Что касается «психологизма», то я должен был бы отвергнуть этот термин как совершенно неуместный, поскольку «непосредственно данные явления», из которых я считаю нужным исходить, не могут быть, по моему мнению, названы психическими, или, что то же самое, психология не является для меня наукой о данном как таковом (о «непосредственном опыте»), и не ставит перед собой задачу (в смысле наторпа) реконструировать данное или «данное», как оно видится с достигнутого уровня объективации, но скорее ищет и конструирует закономерную связь из данного – тем же способом и по тем же принципам, что и естествознание. С другой стороны, существенная часть моей эпистемологии основывается на идее, что мы можем получить информацию о значении наших понятий, о том, что мы подразумеваем под определенными понятиями и суждениями, которые предполагаются повсеместно в науке, только путем отвлечения, которое противная сторона, вероятно, охарактеризует как «психологическое». Я имею в виду, в частности, «феноменологию» Эдмунда Гуссерля. Слово «феноменология», первоначально употреблявшееся и самим Гуссерлем, обозначает чистое описание фактов познания, которое должно предшествовать всем теориям познания для других точек зрения, особенно для психологизма и феноменализма, стало названием особого метода эпистемологии. Вся эпистемология, как мы можем охарактеризовать значение этого метода, должна сначала прояснить смысл наших понятий, прежде чем она сможет с ними работать. Это прояснение может произойти только при попытке постичь сам этот смысл и постичь его как можно чище, довести его до самоданности, чтобы затем чисто описать его. Все остальные пути – это обходные пути, которые дают нам информацию не о смысле самих суждений, а в лучшем случае о его происхождении, тем самым предполагая его объективность.
Я попытался выразить контраст, в котором я нахожусь с этим феноменологическим методом эпистемологии, описав свою теорию знания как «номиналистическую». Это означает, что я не считаю феноменологическое описание содержания наших понятий возможным путем простого погружения в это содержание и что поэтому я не могу считать результаты феноменологии Гуссерля очевидными результатами чистого и беспристрастного описания. Погружение в смысл знака – а он есть, и есть проявление этого смысла из данной ситуации – никогда не приводит, согласно природе вещей, к реальному постижению самого этого смысла, оно не выводит из сферы знакового значения в сферу интуитивного постижения означаемого, поскольку слово в осмысленной речи и слухе не обозначает смысл, а замещает его. Нет необходимости подчеркивать, что тем самым определения Гуссерля не представляются ложными или бесполезными: вопрос лишь в том, являются ли они конечным основанием эпистемологии.
Позвольте мне сделать здесь общее замечание. На мой взгляд, ценность эпистемологического исследования, восходящего к принципам, заключается не в отдельных утверждениях, а в ясности и последовательности метода. Исходя из этого, я взял за правило как можно резче прорабатывать контрасты, которые, как мне казалось, я распознал. Я бы предпочел совершить ошибку, слишком резко подчеркнув контраст, чем затушевать его, используя схожие выражения. В то же время я считаю, что такая процедура лучше всего способствует взаимопониманию в современной эпистемологии, при условии, что под пониманием понимается реальное проникновение в причину различий во взглядах, а не случайное согласие с максимально возможным количеством отдельных утверждений.
