Промокшие от пота и влаги шинели теперь сковывает мороз.
С каждым часом становилось все холоднее.
Из-за плохого питания в животе и кишках происходило целое сражение, многие солдаты маются поносом.
Еще этот проклятый холод! И вши!
Пальцы одеревенели и болели, если на нас нападут, то я наверное даже не смогу стрелять.
Как только мы устроились на ночлег в чистом поле, расставив палатки, моей роте приказали прочесать лес.
Все боялись ночного нападения.
Мои солдаты шли по колено в снегу, набирая его в сапоги.
Предательски тонкий слой льда, а на нем лежит снег.
Как только мы ступили на него то тот час провалились по пояс в ледяную жижу.
Перчатки намокли и мои изъеденные вшами руки стали гореть словно в огне, Господи, дай мне пережить этот холод!
Я буквально выл от боли, пытался спрятать свои ладони под одеревеневшей шинелью.
По щекам текли слезы…
Я брел, ничего толком не сознавая, и мне казалось, что я наяву проваливаюсь в какой-то дикий кошмар.
Мои сослуживцы выглядели не лучше.
Вдруг раздались выстрелы, в лесу кто-то был.
Мы упали в снег и образовали кольцо, вглядываясь в темноту ночи.
Из последних сил мы открыли огонь в пустоту и я приказал возвращаться.
Как только мы вернулись к своим, нам пришел приказ, что операцию следует повторить.
Сил на повторный поход в лес не было.
Слава Богу, что по радио передали новый приказ: отступить еще на 10—15 км.
Но это означало еще один 10-15-километровый марш, то есть часов девять на ногах в холод.
Продовольствия почти не было, боеприпасы заканчивались, пропагандистские речи о скором падение Большевиков раздражали, мы больше не атаковали, мы отступали.
Морально мы уже проиграли эту войну…»
По полу заструились жидкие экскременты, подмачивая шинели и вещмешки
«Мы топтались на страшном морозе, все время стараясь хоть как-то согреть окоченевшие руки.
Ладони были замотаны различным тряпьем.
Сапоги примерзали к земле.
Промокшие и замерзшие мы стояли, стояли, стояли… шаг вперед – и снова стой. И так постоянно…
В два часа ночи мы наконец-то смогли добраться до какой-то деревушки.
Немного порыскав мы выбрали свободный дом и устроились на ночлег.
Мы до того замерзли, что не могли разогнуть ни ноги, ни руки.
От постоянно отступления мы выбились из сил.
Отсутствие нормальной еды и время на прием пищи доконали наши желудки.
Нас всех извел понос и желудочные колики.
Слава богу, из-за разыгравшийся метели нам разрешили задержаться в деревни.
В нашу небольшую хатку набились остатки моей роты, 30 с небольшим человек.
Это все, кто выжил из 176 человек, когда бывших под моим командованием.
Война в России забрала многие жизни, пропагандисты Рейха говорят о потерях противника, но всегда молчат о наших собственных жертвах.
Вдруг я увидел, как по полу заструились жидкие экскременты, подмачивая шинели и вещмешки.
Солдаты уже не могли контролировать даже свои животы, куда нам до победы.»
Из дневника Гаральда Генри.
«Матка, давай хлеб и цукер!»… Выбравшись из погреба, я увидела, что их на улице сотни три
Мирное население Подмосковья, где шли бои, подвергалось форменному разграблению.
Голодающие и замерзающие солдаты Германии, словно стая хищников, набрасывались на продовольствие и отбирали теплые вещи у населения.
Беспечность и неподготовленность немцев к зимней войне, как парадоксально бы это не звучало, еще больше ударило по нашей многострадальной родине.
Валентина Юделева-Раговская вспоминает, как 23 ноября немецкие танки вползли в Клин:
