Оба сели, неотрывно наблюдая за Императором, а тот подошел к жаровне: из ее багрового нутра поднимался дым, пропитанный ароматом можжевелового масла, который почти перебивал застарелую вонь, – слишком много крови было пролито в этой комнате когда-то. Ма’элКот только взглянул на жаровню, и пламя, повинуясь невидимому приказу, взметнулось вверх и стало столбом вровень с его макушкой. Он сунул обе руки в огонь, и тот позеленел, как трава; кровь на коже Императора схватилась коркой, потрескалась и стала осыпаться.
Император Ма’элКот, Щит Проритуна, Повелитель Анханы, Протектор Кириш-Нара, Лев Белой пустыни и так далее и так далее, был самым большим человеком, которого Тоа-Ситель видел в жизни. Даже Берн, высокий по обычным человеческим меркам, едва доставал макушкой до кончика умащенной воском бороды Императора. Его каштановые кудри, медно-красные в свете яркого пламени, спадали ему на плечи крупными волнами, тяжелыми, как камнепад в долине Потрясенных Утесов.
Не вынимая из пламени рук, Император тщательно тер ими друг о друга, точно мыл. Его бицепсы перекатывались, словно бочонки, а массивные мускулы грудины, казалось, были изваяны из камня каждый в отдельности и уже потом подогнаны друг к другу, как фрагменты мозаики. Кровь, потрескивая, отскакивала от пальцев Императора, улыбка становилась все шире, обнажая безупречные зубы. Языки огня как будто отклонялись от его пальцев, а он энергично тер их, отскребая последние остатки кровавой корки. Когда он снова обратил взгляд на своих Подданных, его глаза были ярко-синими, как небо на исходе лета.
Император был тем единственным человеком, кого боялся Тоа-Ситель.
– Не трудитесь докладывать, – начал Ма’элКот. – У меня есть новые задания для вас обоих.
– Ты… э-э-э… – Берн выпрямился и отрывисто кашлянул, прочищая горло. – Ты нас не накажешь?
Брови Императора сошлись к переносице.
– А следует? За что же? Как вы успели предать Меня?
– Я… я не… – Берн кашлянул снова. – Я не предавал, но…
– Но Шут Саймон снова улизнул, – ровным голосом закончил за него Ма’элКот, переступил границу магического круга, подошел к дивану и, склонившись над Берном, положил обе руки ему на плечи – так отец готовится наставлять своего малолетнего сына. – Берн, неужели ты так плохо знаешь Меня? Разве Я похож на безумца, который наказывает других за собственные ошибки? Разве Я не был с тобой каждую минуту? Я пока не знаю, что именно сделал Шут Саймон, как он сотворил ту магию, которая все еще плещется внутри каждого из нас. И если Я Сам не могу побороть ее силу, то разве могу Я наказывать тебя за это?
Берн смотрел на Императора снизу вверх, и Тоа-Ситель, к своему изумлению, прочел в его лице желание угождать своему владыке во всем – неожиданное для кровожадного Графа.
– Я только… я не хотел тебя разочаровывать.
– Вот поэтому ты и есть Мое любимое дитя. – Голос Ма’элКота стал почти ласковым. – А ну-ка, детки, подвиньтесь. Дайте-ка Я сяду между вами.
Тоа-Ситель поспешно отодвинулся в угол дивана. Вот что особенно пугало его в Ма’элКоте: он был переменчив, как погода летом. То так глянет с высот своего императорского величия, что поджилки затрясутся, а то вдруг присядет с тобой рядом и заговорит доверительно, как с другом детства на крыльце деревенского дома.
– Меня подвела Моя собственная жадность, – заговорил Ма’элКот, упирая локти в колени. – Я сделал этот дворец непроницаемым для любой магии, кроме Моей Собственной. В горниле Моего желания схватить Шута Саймона закалился тот нож, что теперь трепещет в Моих внутренностях. Луч, соединивший тебя, Берн, со Мной, и стал той фатальной щелкой в Моей броне, через которую Меня ужалила стрела Шута Саймона. Сила, которую Я призвал сюда сегодня, чтобы спросить, как переломить эту магию, смеялась надо Мной. Надо Мной! Она сказала, что магию победить легко, надо только поймать того, кто ее создал. – Ма’элКот медленно покачал головой. Его взгляд был обращен внутрь, словно он наслаждался иронией положения. – А вы это чувствуете? Берн, вот ты видел Шута лицом к лицу – ты помнишь, какой он?
