В дело вмешался случай: в дороге Лермонтов простудился, попал в Ставрополе в военный госпиталь, а лето провел не за Кубанью в жарких стычках с горцами, а на горячих водах в Пятигорске. «Я приехал на воды весь в ревматизмах, – писал он отсюда другу, – меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем поправили…»
Окончив курс лечения на водах, поэт с наступлением осени отправился на побережье Черного моря, в свой драгунский эскадрон. Но боевые действия были уже остановлены, и войска готовились к встрече императора Николая. «Я приехал в отряд слишком поздно, – с огорчением сообщал Лермонтов, – ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела… я сделался ужасным бродягой, а право я расположен к этому роду жизни». 29 сентября в укреплении Ольгинском он получил предписание следовать в свой полк и подорожную «до города Тифлиса».
Осенью того же 1837 года инспекторскую поездку по Кавказу совершил государь. Посетив Геленджик и Анапу, он высадился на берег в Редут-кале (район Поти). В штабе Кавказского корпуса, между тем, заблаговременно была учреждена особая комиссия, уполномоченная обеспечить безостановочный проезд императора по намеченному маршруту. Спешно приводились в порядок дороги; встречать Николая в Редут-кале отправился командир корпуса барон Г.В. Розен. Проехав Зугдиди, Кутаис, Сурам, Боржомское ущелье, государь оказался в пределах Армении, где посетил древний монастырь Эчмиадзин, а потом отправился в Эривань, откуда проследовал в древнюю столицу Грузии.
Императорский вояж прошел не без пользы для поэта: 11 октября 1837 года в Тифлисе во время пребывания там Николая был отдан высочайший приказ о переводе «прапорщика Лермантова Лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом». Решающую роль в прощении и возвращении его в гвардию сыграл, как ни странно, шеф жандармов граф А.Х. Бенкендорф. В письме родственника поэта – А.И. Философова по этому поводу сообщалось следующее: «…граф Орлов сказал мне, что Михайло Юрьич будет наверное прощен в бытность Государя в Анапе, что Граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить Государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция…»
Большое кавказское приключение подходило к концу. Той осенью Лермонтов исколесил сто дорог, – как признавался сам, «изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани»; был в Тифлисе, в Кахетии и Азербайджане, а возвратный путь на север проделал по Военно-Грузинской дороге.
Несколько раз он подвергался опасности пленения. «Два раза в моих путешествиях, – писал он Святославу Раевскому, – отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), и чуть не попались шайке лезгин». Позднее в его странствиях был еще случай, когда поэт едва ушел от настигающей его погони. По рассказу журналиста и издателя А.А. Краевского, Лермонтов подарил ему свой кинжал, которым однажды отбивался «от трех горцев, преследовавших его около озера между Пятигорском и Георгиевским укреплением. Благодаря превосходству своего коня поэт ускакал от них. Только один его нагонял, но до кровопролития не дошло. – Михаилу Юрьевичу доставляло удовольствие скакать с врагами на перегонку, увертываться от них, избегать перерезывающих ему путь»
