Читать онлайн Евгений Буланов - Лабиринты духа

Он проснулся там, где не было ни земли, ни неба – лишь мерцающая паутина света, сотканная из тысяч оттенков золота и лазури. Пространство дышало, расширяясь и сжимаясь в такт незримому ритму, а в воздухе, если это можно было назвать воздухом, витали мелодии, которые не звучали, а «ощущались». Как эхо забытого сна.

Его не было. И он был всем.

Сначала не было даже имени – лишь осознание: «Я существую». Потом пришли образы. Вспышки лиц, голосов, мест, будто кто-то перебирал страницы гигантской книги, останавливаясь на абзацах, написанных не чернилами, а эмоциями. Страх матери, держащей впервые ребёнка. Восторг художника перед холстом. Горечь старика у могилы друга. Каждая история оставляла на нём шрам-откровение, и он понял – это «души».

– Ты слышишь? – прозвучало не вокруг, а «внутри», растворяя границы между вопросом и ответом.

Он обернулся – если поворот в пустоте возможен – и увидел… Нет, не лицо. Не форму. Перед ним пульсировала точка, излучающая тепло, знакомое каждому живому существу с первой секунды бытия. Тепло колыбели. Тепло дома.

– Ты избран, – продолжил Голос, и каждое слово рождало в нём дрожь, как удар по струнам. – Не для власти. Не для славы. Ты станешь мостом между миром зёрен и миром ветра.

Он попытался спросить «почему я?», но вопрос рассыпался, прежде чем обрести форму. Создатель знал. Всегда знал.

– Зёрна падают в почву, – заговорил Голос тише, – но даже самый плодородный чернозём не даст ростка без дождя. Ты будешь дождём. Тихой силой, что смягчает землю, чтобы пробился росток. «Их» росток.

– А если они… отвергнут воду? – наконец вырвалось у него, окрашивая пространство всполохами багрянца. Сомнение.

Точка вспыхнула, и вдруг он «увидел»:

…Женщина в чёрном платье стоит на краю моста. Ветер рвёт её волосы. Духовник протягивает руку – и где-то в городе просыпается девочка, зовущая «мама» сквозь сон. Женщина замирает. Слёзы. Шаг назад…

…Мужчина в дорогом костюме кричит на старика-уборщика. Духовник касается его плеча – и в памяти всплывает давний запах бабушкиных пирогов, голос: «Доброта – твоё богатство, внучек». Рука с деньгами дрожит…

– Ты не решаешь за них, – прошелестел Голос. – Ты напоминаешь. Светишь в щели, где они забыли свою истину. Даже капля может смыть грязь с окна. Даже шёпот – разбудить сердце.

Пульсирующая точка приблизилась, и вдруг он «узнал». Не знаниями – всем существом. Как падающая звезда знает своё небо. Как река знает путь к океану.

– Ты – инструмент, – сказал Создатель. – Но не судья.

Пространство сжалось, превратившись в вихрь сияющих нитей. Они вплетались в него, становясь кожей, мыслями, «смыслом». Он чувствовал, как учится:

– Видеть не глазами – через дрожь воздуха, когда душа колеблется между выбором.

– Говорить не словами – через шёпот ветра в листве, через стук сердца в такт дождю.

– Любить не сердцем – как любит солнце, не требуя благодарности за свет.

Когда вихрь утих, он стоял – если это можно назвать стоянием – на пороге бесконечности. Перед ним раскрывались миры, слои реальности, сплетённые в узоры сложнее паутины. Где-то там ждали его Александр, Лиза, Марк… Миллионы зёрен, жаждущих стать деревьями.

– Иди, – прозвучало в последний раз. – Но помни: даже дождь иногда становится грозой.

Он шагнул вперёд – не ногами, а намерением. Первая миссия уже звала едва уловимым эхом смеха ребёнка, потерявшегося в толпе.

А где-то в глубине, в месте, которое уже не было им, пульсировала точка. И улыбалась.

Он нашёл его в городе, где небо давно забыло цвет лазури, а воздух пахнул пылью и несбывшимися мечтами. Александр. Тридцать два года. Офисный стул, галстук-удавка, пальцы, привыкшие к клавишам, но не к кистям. Его душа напоминала книгу, запертую на ржавый замок. Страницы, полные эскизов и стихов, пожелтели, но не истлели. Духовник коснулся этой книги – и услышал эхо.

«Тихий смех мальчишки, рисующего драконов на полях учебника.»

«Руки, дрожащие от восторга, когда впервые смешал краски.»

«Слёзы в шестнадцать лет: „Ты не сможешь этим заработать“.»

– Пора, – прошептал духовник, и его слова стали ветром, ворвавшимся в щель между мирами.

– —

Сон начался с дождя. Не обычного – из капель света, падающих на асфальт и превращающих его в холст. Александр стоял посреди улицы, а вокруг… «оживало». Серые стены домов покрывались фресками: крылатые кони, леса из стекла, города, парящие в облаках. Он поднял руку – и капля света разбилась о ладонь, оставив след аквамарина.

– Это же мой эскиз… – пробормотал он, узнавая абрис дракона на стене. Того самого, что нарисовал в восьмом классе.

Запах. Внезапный и острый. Масляные краски, свежая бумага, кофе с корицей – аромат мастерской, которой у него никогда не было. Александр повернулся и увидел дверь. Деревянную, с витражным стеклом, где солнечный зайчик складывался в слово: «Попробуй».

Он вошёл.

Комната дышала. Мольберты сами писали картины, мелодии рождались из скрипа половиц, а на столе лежал блокнот с его именем. Первая страница: детские каракули. Последняя – пустая, но когда Александр прикоснулся к ней, проступили строки:

«Что, если однажды перестать бояться?»

Где-то за спиной духовник наблюдал, сплетая сон из обрывков памяти. Он не создавал новых миров – лишь «возвращал» украденное. Каждым мазком, каждым звуком вытаскивал наружу то, что Александр похоронил под слоями «надо» и «нельзя».

– Почему? – вдруг спросил Александр, глядя на свои руки, испачканные краской, которой не касался годами.

Духовник замер. Это был не сон – вопрос, пробившийся из глубин.

– Почему я перестал?..

Ветер ворвался в мастерскую, унося краски, музыку, запахи. Александр схватился за блокнот, но страницы рассыпались пеплом.

– Нет! – крикнул он в пустоту. – Верни!

– —

Духовник отступил, как будто обжёгся. Слишком резко. Слишком настойчиво. Он хотел показать красоту, а вызвал боль.

Александр проснулся с сердцем, колотящимся как у загнанного зверя. На часах – 3:14. Тишина. Но где-то в ящике стола пылилась папка с надписью «Старые глупости». Он никогда не открывал её. До сегодня.

Первая страница. Дракон.

– Боже… – он провёл пальцем по пожелтевшей бумаге. – Я же помнил тебя иначе.

Утром, за чашкой кофе, он вдруг схватил ручку и на салфетке набросал лицо из сна – девушку с глазами цвета штормового моря. Неумело. Дрожаще. Но «своё».

– —

Духовник стоял у окна, наблюдая, как Александр прячет салфетку в карман, будто украденный алмаз.

– Ты сделал это, – раздался голос Наставника из тонких миров.

– Нет. «Он» сделал, – ответил духовник. – Я лишь… напомнил, где искать лопату.

Ветер принёс запах акварелей. Где-то в городе ребёнок смеялся, размазывая краски по стене.

Александр вышел на улицу. Вдруг остановился, поднял голову. На серой стене офисного здания кто-то нарисовал крыло. Всего одно. Но он увидел в нём целого дракона.

Город за окном был прежним: серым, спешащим, закованным в ритм секундной стрелки. Но Александр уже не мог не замечать трещин в этой маске. Там, где раньше видел грязь на асфальте, теперь замечал блики – отражение неба, которого, казалось, давно не существовало.

Духовник наблюдал. Его пальцы (если их можно было назвать пальцами) касались паутины связей, опутывающей город. Каждая нить – чья-то судьба, каждое дрожание – выбор. Он учился «настраивать» их, как струны. Не рвать. Не перевязывать. Лишь слегка подкручивать, чтобы звучали в унисон.

– —

Первая нить: книга.

В магазине у метро, куда Александр зашёл за кофе, старушка-продавец вдруг закашлялась. С верхней полки упал томик в синей обложке. «Случайность», – подумал он, поднимая его. Но книга была тёплой, будто живой. Название: «Холсты без границ». Внутри – эссе художника, бросившего офис ради мольберта. На полях чьей-то рукой выведено: «Страх съедает краски. Голодный, он всегда просит ещё».

Александр прижал книгу к груди. В ушах зазвучал смех – его собственный, детский.

– —

Вторая нить: музыка.

По дороге домой он свернул в переулок, чтобы избежать толпы. И услышал скрипку. Уличный музыкант играл мелодию, от которой дрогнули веки. Александр закрыл глаза – и увидел мать. Её руки, мешающие тесто, её голос: «Ты рождён создавать, сынок. Даже если мир этого не видит».

Когда он открыл глаза, в футляре у скрипача лежала монета. Его собственная. Он не помнил, как бросил её.

– —

Третья нить: встреча.

Лифт в офисе сломался. Александр, ворча, пошёл к лестнице. На третьем этаже дверь распахнулась, и в проём вышла женщина с зелёными глазами и пятном акрила на рукаве.

– Вы… художник? – спросил он, не узнав свой голос.

– Учусь, – улыбнулась она, доставая из сумки смятую брошюру. «Вечерние курсы живописи. Первое занятие – бесплатно.»

Он взял листок. Бумага пахла скипидаром.

– —

Духовник трудился, как композитор, сводящий в партитуру случайности. Он не писал нот – лишь расставлял паузы, чтобы тишина сама рождала мелодию.

– Ты переусердствуешь, – предупредил Наставник, материализуясь в отсвете витрины. – Слишком много знаков – и он заподозрит игру.

Но Александр не подозревал. Он шёл по улице, и мир будто подстраивался под его шаг:

– В кафе, где он брал кофе, на стене появилась карта «Затерянных арт-пространств города».

– На экране чужого телефона в метро мелькнула цитата: «Творчество – это прыжок в пропасть. Но сначала надо подойти к краю».

– Даже дождь, стучавший по зонту, выстукивал ритм, похожий на биение сердца перед выходом на сцену.

– —

Развязка.

Александр стоял перед магазином художественных товаров. Витрина сверкала тюбиками красок. В кармане жгло листок с адресом курсов.

– Просто посмотреть, – пробормотал он, толкая дверь.

Духовник коснулся ветра, и колокольчик над входом зазвенел так, как звенел когда-то в его детстве, когда мама вела его в кружок рисования.

Продавец, седой мужчина с краской под ногтями, протянул ему кисть без слов. Александр взял её. Ручка была теплой, будто её только что выпустила чья-то ладонь.

– Для начала хватит, – сказал продавец, и в его глазах промелькнула искорка, которой не бывает у обычных людей.

– —

После.

Ночью Александр положил на тумбочку кисть, книгу и листок с курсами. Его сон был пуст – духовник не вмешивался. Он заслужил право выбрать сам.

А утром, вместо галстука, надел старую рубашку с пятнами акварели. Ещё не зная, что это форма свободы.