Катарин недавно исполнилось сорок. И в минуту, когда ее фигура скрылась за дверью, когда голос, после смерти матери позвавший Шеннона домой, произнес «До завтра, малявка!», он знал точно – это их последняя встреча. Завтра не настанет.
Он не смог побежать следом, не смог затащить ее обратно в дом, потому что ноги отказывались идти, а горло наполнили полные боли всхлипы, становящиеся сдавленными выкриками, превратившимися в мольбу.
– Только не она! Пожалуйста, только не она. Я так сильно ее люблю…
Сон заискрился, задрожал, меняя пол с потолком, показывая Шеннону его самого – восемнадцатилетнего парня, зареванного, забившегося в угол ванной комнаты и неистового воющего, ломающего пальцы от полных злости ударов, опускающихся на деревянный шкафчик.
Сильные руки трясли его за плечи, тормошили, как куклу, резко били по щекам, оставляя на них зудящие следы.
– Хватит орать! – горячо шептал кто-то на ухо, пытаясь разбудить. – Да проснись ты наконец!
Шеннон вскочил с кровати, бросился вперед, вырываясь из чьей-то цепкой хватки и пытаясь понять, где находится.
– Твою ж!..
Одеяло обвило его ноги, парень свалился на пол, стараясь выпутаться из плена. Глаза застилала пелена оставшегося сна, онемевшие руки не слушались – тысячи иголок парализовали их, каждое движение пальцев причиняло тупую боль; счастливое лицо спешащей на концерт Катарин мелькало рядом, разрывая сердце, а чей-то голос из реальности продолжал выкрикивать его имя.
– Шеннон, засранец, просыпайся!
Новая пощечина разбила нечленораздельный гомон сна-воспоминания, щека вспыхнула сильнее, Шеннон дернулся и распахнул глаза, увидев вместо тети мечту пытавшегося до него достучаться Камерона – сначала тот стоял перед полотном, покрытым масляной краской, потом подписывал копии своих работ и пожимал руки тем, кто наконец оценил его картины…
А потом пускал пулю себе в висок.
Шеннон застонал, переворачиваясь на полу и сильнее запутываясь в одеяле. Один кошмар сменился другим, уже ставшим привычным и оттого более жутким: Шеннон переживал смерть друга больше пятидесяти раз, снова и снова, пока тот продолжал рисовать и рваться к славе.
Он лежал на полу, а склонившийся напуганный Камерон тряс своей рукой, пытаясь отогнать боль, пронзившую пальцы.
– Господи, я твой крик из своей спальни услышал! Пора к врачу, дружище, тебе так не кажется? – возмущался рыжий юноша, обводя комнату взглядом. – Прибрался бы! Что с тобой творится?!
– Я должен был убедить ее не ходить, – завыл Шеннон, закрывая лицо ладонями, прячась от пышущего негодованием взгляда друга, видения его смерти и остатков сна. – Должен был уговорить остаться дома… Должен был…
Камерон вздрогнул.
– Ты о Катарин? – догадался он, присаживаясь на корточки. – Столько лет прошло, Шеннон…
– Я облажался. У меня была возможность предотвратить, а я… – стонал парень, вытирая с щек соль от против воли пролитых во сне слез. – Твою ж… Прости, не могу больше.
На концерте началась стрельба. Новое покушение на смелых музыкантов, слишком ярких борцов за свободу, которых пули почти не коснулись. Но одна, шальная, выпущенная в толпу, чтобы создать хаос, задела Катарин и прошла насквозь, забрав сразу двоих – отвязную тетю Шеннона и ее нового парня, стоявшего прямо перед ней.
Ее племянник уснул в ту ночь от бессилия прямо на кафельном полу ванной комнаты, закинув голову на бортик, зная, что в момент, когда его глаза закрылись, Катарин Паркс умерла.
