Нéпот, вырвавшись:
– Помогите, сограждане!
Чернь, сваливши Катона, бьёт его с воплем.
Консул, прибывший к месту комиций, громко взывает:
– Консульской властью велю: уймитесь, да не свершится смерть!!
Сброд не слышит.
Клодий – Цезарю
От жены я избавлю тебя хоть завтра. Как? Заберусь в твой дом ночью, там наши дуры празднуют требы Доброй богини; сделаю так причём, чтоб нас видели. Ты подашь на развод; готово. Но на суде не жалей подачек, чтоб меня оправдать, хлыщ! Я не Сервилий Рулл, чтоб сносить твои трюки. Ноги повырву! В общем, ты знаешь: кто бы ты ни был, я над тобой всегда. Так судил нам Эрот, царица… Что же до Юлии, твоей дочки, – быть ей с Помпеем. Дело улажено. Получив анонимки, чванный ревнивец выслал немедля в Рим разводную бывшей супруге: он почти «царь» у нас, он Помпей и вдобавок он «Магн»11, прикинь, а жена – «распутна».
…Тога Катона в пятнах от крови. Рядом с колонны каркает ворон. Чернь быстро пятится, оставляя след. Шёпот:
– Дышит? Не дышит?.. Надо бы лекаря…
Но Катон привстаёт пророча:
– Вето! Помпею не быть царём! Я велю коноводов торга свободы – Цезаря с Нéпотом – взять под стражу немедленно.
Цезарь с Нéпотом в ярости. Сброд беснуется:
– Ты, Катон, победил! Изо ртов наших вырвал хлеб – что ты дал нам взамен, Катон? Объясни!
– Свободу.
В сумерках он уходит к Тибру умыться. В миртовой роще слышится визг, шум драки… вскоре является человек, что падает, стонет, грязный от пыли.
– Клодия! – слышны жалобы. – Ты убила Катулла, он чахнет сердцем. Дворник, не тронь его до утра, прошу, чтобы лживой сказали о его смерти; пусть навестит труп, пусть пожалеет, может, поплачет… Клодия, правда, плакать не будет. Там, в тьме Аида, он бродит тенью – Клодию кроет в мире живущих кто ни захочет… Чахну я, и душа, как мак, покалеченный плугом, вянет…
Это Катулл12, признаёт Катон и подходит к поэту.
– Души бессмертны, а для бессмертных нет безысходности, Гай Катулл.
Приподнявшись, тот фыркает: – Ты, Катон? Наш суровый Катон? Конечно, ты… Что ты знаешь о душах? Ха! Твой дух твёрже скал Капитолия и безжизненней, чем пустыня ливийская. Ты меня, что ли, учишь? Прочь, трибун! Голоси перед чернью, сходно как Цезарь да Цицеронишка. А Катулла оставь! брось, бедного, умирать в грязи, ибо дух его изгнан был из прекрасного дома, дивной храмины с именем Клодия… Про Катулла одно знай, славный трибун: он дрался здесь, в гуще миртов; он из кустов выгнал парня с девкой. Пара – представь-ка! – мнила слюбиться, мысля, что знает сущность Амура. Что за наивность?.. Он помешал им, двум святотатцам, за поношенье страсти любовной! Кроме Катулла, кто любовь знает? Ты вот – не знаешь. Понял, наставник Римской державы, друг Катон?
Тот смеётся, сжав рану.
Встав и коснувшись тоги Катона, чувствуя липкость крови на пальцах, пьяный поэт подымает взор, а Катон кличет жителей ближних местных лачуг, чтоб несли осовелого и оборванного поэта.
Жители:
– Марк Катон! Ты пролил свою кровь, трибун, чтоб светила луна влюблённым в Риме свободы!
Пьяный Катулл болтает:
– Друг! Я мальчишку накрыл с девчонкой! плетью взгрел святотатцев… Понял, друг? Смейся! Случай занятный. Смейся, Катон, друг, смейся! Я на тебя не дуюсь. Я тебя уважаю, сильно!.. – Вскоре он падает на носилки и засыпает.
Из цезарева памфлета «Анти-Катон»
Квириты! Преданность правде – сильный вождь. Мы, когда хоронили дочь нашу Юлию и народ сокрушался с нами едино, тем исполняли чин благочестия, составляющий принцип римского духа. Мы говорили скорбные речи, и люд ответствовал горьким стоном, тем выражая нужды смятенных выказать оторопь перед таинством смерти. Мы милосердны, великодушны. Нам ли сравняться с Марком Катоном, извергом сердцем, кой, услыхав, что его брат болен, мигом спешит к нему, бросив службу, чтоб, полумёртвого, обязать к завещанию в свою пользу и умертвить его, а когда погребальный костёр угаснет, с палкой расхаживать, вороша прах в поисках перстней и украшений, в кои обряжен труп…
