Императора наблюдали аж четверо лейб-медиков – сопровождавший нас в Путешествии и типа вылечивший меня Алышевский среди них был, как бы продемонстрировав собственный карьерный рост – допущен к Самому, а значит жизнь удалась. Доктора поклонились, и, повинуясь кивку Дагмары, покинули спальню. Дверь за ними закрылась, и на меня, что называется, накатило – нифига себе, это же настоящий русский царь передо мною! Последний нормальный Романов, даром что сломался, даже в таком плачевном виде вызывал у меня странный для выросшего в «прогрессивные» времена человека трепет. На подгибающихся ногах я пошел к кровати.
– Здравствуй, Георгий, – слабым голосом поприветствовал меня Александр. – Прости, что не могу встретить тебя как должно.
Он вытянул руки, я послушно нагнулся, и мы обнялись. Самое время подпустить нервную шуточку:
– Как должно – это у Триумфальной арки?
Царь фыркнул – оценил, получается:
– Каждый шаг у них триумф. Каждая фраза – Высочайшее повеление.
Александр разжал руки, я выпрямился и уселся на освобожденный лейб-доктором стул, глубоко вдохнул и начал рассказывать:
– Папа, мама, Константин Петрович, я должен вам признаться – в тот день, когда я заболел и ударился головою о кровать, я очнулся совсем другим…
Монолог был долгим, и я выкладывался так, как никогда в жизнь – плакал, заламывал руки, намеренно-легкомысленно шмыгал носом, как бы показывая, что я вообще-то двадцатилетний пацан-«запаска» и мне очень, ОЧЕНЬ тяжело. На Марию Федоровну это оказало впечатление – начав тихонько плакать почти в самом начале, она продолжила делать это до самого конца. Александр удар держал лучше, на его лице проступал напряженный мыслительный процесс, которому, казалось, совсем не мешал лауданум. Когда я закончил, воцарилась пауза. Мария Федоровна обнимала меня за плечи, Победоносцев утратил «покер-фейс» и смотрел на меня с подозрением – а не бес ли в Георгия вселился? То-то он такой весь побеждающий и за свободу вероисповедания – чистой воды Лжепророк.
Приняв решение, Император окинул нас тяжелым взглядом:
– Никто и никогда не должен об этом узнать.
Это понятно – «увечный», а то и «слабоумный» цесаревич никому не нужен. Да, моя «адекватность» многократно подтверждена делами, но кого и когда это волновало? Припишут мне за спину «серого кардинала» – Барятинский, например, в силу возраста и чина вполне подходит – а я потом доказывай, что не верблюд.
– Что за ужасная череда бед свалилась на нашу семью?! Мальчик мой! – всхлипнула Дагмара, прижав меня к себе плотнее. – Я даже не представляла, насколько тебе было тяжело и страшно! Хвала Господу, что Никки мог поддержать тебя в самые страшные часы! Не переживай – мы сохраним твой секрет.
Это хорошо, но недостаточно.
– Есть и еще кое-что, – продолжил я. – Владимир Анатольевич, простите, но могу ли я попросить вас оставить нас? Прошу вас, не считайте это недоверием, просто есть вещи, о которых должно знать как можно меньше людей.
– Владимир Анатольевич, это – семейное дело, – продублировала нормально Дагмара.
– Князь, я в высшей степени признателен вам за все, что вы сделали для моих сыновей, – прикрепил Высочайшую похвалу Александр.
– Рад стараться, Ваше Императорское Высочество! – козырнул Барятинский и свалил.
– Когда Никки погиб, я много молился за упокой его души и просил Господа направить меня, – поднявшись со стула, я вынул из ножен положенную мне по регламенту шашку.
