Сбавив пыл, я остановился.
– Почему в ней нельзя купаться?
Отец догоняет меня со сбившимся дыханием. Все же здесь очень жарко. Большие капли пота стекают с его лба, становясь черными как уголь. После пыльной бури все его лицо было перемазано в саже, словно он засунул голову в печку.
– Река священна, – он переводит дух. – Боги создали ее, как нерушимое напоминание о своем величии, безграничной силе. Простым людям нельзя к ней прикасаться.
– Тогда зачем мы идем сюда, если к ней нельзя прикасаться? – сказать честно, я был сильно разочарован и даже разозлен. Эта река – единственный шанс хоть раз в жизни почувствовать себя чистым. И этот шанс, лежащий уже не так далеко, у меня отбирают еще до того, как я до него добрался.
– Это своеобразный обряд. Каждый отец должен отводить к реке своих сыновей, достигших десятилетнего возраста, чтобы из поколения в поколение передавалась память о наших Богах. Чтобы мы о них не забыли. Чтобы всегда помнили благодаря кому мы остались живы.
– Пап?
– Что?
– Мне еще нет десяти.
– Это не так важно. В наших жизнях возраст не имеет значения. Через пару лет ты уже забудешь сколько тебе: одиннадцать или двенадцать.
– Пап?
– Ну, что тебе?
– А Боги счастливы?
– А как по-твоему? – отвечать вопросом на вопрос очень в духе папы. Он всегда так делал, если хотел, чтобы на поставленный мною вопрос ответил я сам же.
– Конечно должны. Мы оттуда, наверное, словно мухи.
– При этом очень назойливые. Меленькие, черные, жужжащие и вечно мешающие. Одинаково похожие друг на друга. Трудятся там, внизу, им во благо; молятся, чтобы они жили вез проблем и забот, что ни на день не покидают человеческую расу.
– Значит они никого не любят?
– С чего ты это взял?
– Мама говорит, что если ты кого-то любишь, то ты должен заботиться о нем и переживать за него.
– Аарон, – отец почему-то улыбается. Я не могу понять почему, – ты должен понять, что мы – самые обычные люди. Маленькие и жужжащие, но при этом незаметные. А они – они Боги. Сильные, великие, мудрые. Мы совершенно разные создания, чтобы друг друга понять. Возможно, у них совершенно иное представление о нашем мире. Более глубокое и правильное. А уж раз мы не можем их понять, то будет лучше, если мы не станем забивать свою голову подобной ерундой. Наше дело маленькое. И наше мнение ничего не значит.
Его улыбка сошла на нет. Кажется, он немного погрустнел, как в прочем и я. Этот разговор навеял на меня плохое настроение, что продержалось совсем недолго. Чем ближе мы приближались к воде, тем счастливей и радостней я становился. Выгоревшая пустыня постепенно кончалась. Начиналась зеленая, зеленая! Представляете? Зеленая травка, какой я никогда в жизни е видел. И она становилась все гуще и зеленей. Целый пушистый ковер. В городе людей трава растет блеклой и чахлой, полуживой или правильнее будет сказать полумертвой, никак не загнувшейся окончательно. Иной раз появляется желание ходить вокруг дома и топтать все что еще не погибло. Помочь довершить то, что сама трава никак не может сделать – умереть. Теперь же я знал, как должна выглядеть настоящая трава, а не ее блеклое подобие. Теперь-то я точно вытопчу всю траву рядом с домом, чтобы она не напоминала мне о траве настоящей. Ведь я даже никогда и не подозревал, что трава может быть такой зеленой, такой живой и яркой.
У самой реки трава кончалась. Начинался песчаный берег. Мы подошли почти вплотную и долго стояли молча. Смотрели в чистейшую гладь воды, через которую видно дно. От блеска солнца резало глаза, закрыть я их боялся. Вдруг весь сегодняшний день – это сон…
