– Огня здесь нет.
– Какого тебе надобно огня?
Билл исподлобья взглянул.
– Внутреннего… который проступает наружу, и его не утаишь.
– Любовных дел, что ли? – Твёрдым голосом молвил Ас.
Билл засмущался.
– Тш.
– В смысле есть ли свеча, об которую ты бы не погрел свои…
Билл взглянул на свои многозначительные толстые пальцы.
– Тебе должно быть стыдно, бастард. – Строго сказал он.
– Вот незадача-то, – не шевелясь, ответил тот, – мне не стыдно. Вестимо, оттого, что я отдал долг Родине, погрев её.
– А я-то – как отдал. Сколько френчей с окровавленными нарукавниками были отпарены, благодаря моим выразительным рукам, почерневшим от угля.
Заметив сбоку сутолоку, Ас отвлёкся. Билл, избавившись от критикана, принялся пугать какую-то даму, показывая ей часы Аса.
– Нет, ты подойди… Подойдите, сир Александр. Пожалуйста.
Ас, слегка двинув какими-то мышцами лица, которых у обыкновенных мужчин нету даже при ежедневном посещении зала с тяжестями, позволил ему цапнуть своё запястье.
– Видите? Цифирки-то? Двадцать два, затем двоеточие и двадцать один. Вот… что у нас было в две тысячи двести двадцать первом… пардон – втором, году?
– Война. – Сказал кто-то.
– Национализация?
– Ещё предложения, господа?
– Война? – Помявшись, сказал тот же голос.
Кто-то торопливо шёл, крича:
– Война, сир Баст! Война. Я вспомнил. Ну, как же. Или, ну, национализация.
– Спасибо всем. – Сказал Билл и отпустил запястье Аса, которое тот зло отдёрнул. – Страшная бестия, эта история, столько событий. Запутаешься. Но дело в том, господа, что часы, в частности, вот эти суровые командирские на прельстительном мужском запястье… дамы, у вас есть возможность взглянуть на его безымянный палец… так вот, и те, и эти устроены по принципу Больших Часов. Сколько отпущено нам, столько и вставили в циферблат. Потому у нас после две тысячи триста пятьдесят девятого года ничего не будет.
– Как? – Спросила статс-дама. – Совсем ничего?
– Кем отпущено?
– Как на Эриду… – Вырвалось у кого-то.
Почему-то смятение посетило всех гостей разом и хрупкая их толпа – ключицы в алмазах и пластроны с алмазными булавками – трогательно сдвинулась. Показалось ли Биллу, что кто-то смотрит внимательными и ничуть не испуганными глазами из этой толпы?
Ох ты, Абу-Решит… да конечно, не показалось. Интересно, в папиной личной службе костюмам выдают алмазы? И куда им вставляют проводки?
Строгое личико Аса с его всегдашним трагизмом в серых, вытащенных из холодильника и почему-то красивых глазах, показало известную формулу: выпутывайся сам, чувак. Это при том, что Билл прекрасно мог представить, как сир Александр делает шаг и заслоняет его, дурака, от пули и вот – пуля врезается в его белую рубашку, натянутую на груди как бы чем-то железным, хотя там только он сам. И так Билл увидел это ясно – ну он бы такого не позволил, понятное дело… но картинка милая, отчего бы не полюбоваться. Даже потрясти головой и прижмуриться пришлось, чтобы вытряхнуть изображение.
Но вдруг Ас поставил бокал на врезанный в воздух поднос, и показал себя во всей красе. Не зря Билл нафантазировал себе историю с пулей.
Ас прошёл в середину и, обернувшись на каблуке, оглядел зал и гостей.
И?..
И всё.
А что вам, господа, надо?
Это если вы, возможно, пройдёте на середину зала и оглядите гостей, ничего не будет… о, не хочу вас обидеть.
Но если вы – он. Если у вас вечный холод в глазах и плечи под штатской рубашкой и пиджаком, как металл, если ваша походка – это походка убийцы или героя, тогда вы сможете остановить любое смятение, и даже трусливые сердца вам подчинятся. И будет забыт страх. Страх, представьте… и тот будет позабыт.
