– Вот. – И Парамонов указал на кучу налево с железной рудой.
– Да ведь медную руду-то приказано. Ну? что ты смотришь, харя. Ей-богу, я на тебя пожалуюсь.
– Что же я-то сделаю? Больно прыток.
– Ты должен в другое место копать!
– Не сердись, егоза. Поди-ко, покопай ее!
– Молчать!..
– Эй вы, черти! Убьет!! – крикнул один рабочий, бежавший от горы, и скрылся за ближнею насыпью.
Вмиг все прилегли на землю, все стихло вокруг; пильщики тоже соскочили с козел и прилегли на землю. Через две минуты раздался ужасный треск и гул, какого не бывает даже от грозы, точно из ста пушек враз выстрелило под самым ухом; еще раздался треск, но потише. В человеке, не видавшем подобных вещей, это произвело бы величайший ужас. Люди встали бледные, горы не видно – все застлало дымом. Немного погодя стало яснее видно предметы; направо от горы отломилась огромная глыба.
– Ладно как ее хватило!
– Небось пороху-то дивно сожрала.
– Вот благодать-то, опять руды. Гли, какая та часть-то! – говорили рабочие.
– Эй! все ли целы? – крикнул штейгер, ставши на одну высокую кучу земли.
– Никитину, гли, руку оторвало, – сказал один рабочий, стоявший в числе прочих на другой насыпи.
– Черт!! – И штейгер плюнул. – Парамонов, пошли к горе тридцать человек новых. Везите туда лес! Ребята, с тачками туда!.. Копайте штольни!.. – И штейгер пошел распорядиться, а Парамонов исполнял приказание. Рабочие не знали, за что взяться.
Вдруг раздался звонок в колокол, находящийся на рудничном дворе. Это означало время ужина и ночную смену. Один рабочий крикнул, что есть силы, нагибаясь до половины в шахту: «Шабаш!»
Повыползли из земли рабочие, в рубахах и штанах, загрязненных донельзя, уселись они около тех мест, где работали, достали из-под досок свои узелки и стали есть ржаной хлеб, приливая водой из бадей, в которые вливали воду из насосов. Поели; кое-кто покурил трубки – и, сменившись, стали опять работать: те, которые работали в шахте, стали работать на поверхности, а некоторые, за провинку, пошли работать в шахту. Во время ужина производилась расправа: по приказанию штейгера наказали двух рабочих и четырех подростков за то, что штейгер застал их до ужина не работающими, а спящими у старых закрытых шахт.
Опять началась работа. Гаврила Иваныч пошел к Егорьевской шахте с двадцатью рабочими. Всем им выдали инструменты: кайлы, лопаты, топоры, три фонаря с сальными свечами.
– Спускайся, Гаврила, – говорил один рабочий Гавриле Иванычу.
– Сам спускайся: она ведь одиннадцать сажен, а смотри, срубы-то какие.
– Ну-ка, стройте бадью, я тожно слезу, – сказал другой рабочий, снявши зипун и бросивши его около шахты.
Наладили бадью: рабочий залез в бадью, одной рукой держась за веревку, другою держал шест. Ворота здесь не было.
– Ну-ну, спущай! Вали! – кричал рабочий; его спускали полегоньку.
– Тяни! – услыхал из шахты один рабочий, нагнувшийся до половины в шахту.
Когда бадью с рабочим притянули кверху, он сказал:
– Воды много.
Пришел Парамонов, который был начальником на этом руднике.
– Сажень воды-то, – сказали ему рабочие.
– Ах, будь он проклят, этот Подосенов. Ну, что я стану делать? Выручайте, братцы!
– Качать надо, да толку-то что? – сказал Токменцов.
– Да этта и руды-то нетука, потому что до Пасхи покинули шахту-то, – сказал другой рабочий.
– Будьте вы прокляты! сказано, тут велено робить.
– Поди-ка, влезай, черт ты после этого!.. Сажень глубины вода-то.
