Его фанатизм, с которым он пытается найти следы ведьм и их обрядов, порой действительно пугает. У этого парня в голове живут только старушки с бородавками на носу, самоходные метлы и, надеюсь, хоть немного я.
Сегодня наше третье совместное двадцать третье июня, и мы, вооружившись фонариками, консервами и палаткой, лезем на очередную гору.
Хоть бы самарские ведьмы оказались отзывчивыми. Появились бы ночью, испугали его до полусмерти, крикнули что-нибудь пафосное: «Не ищи нас больше, смертный!», и мы зажили бы спокойной семейной жизнью, мои двадцать пять лет уже не то что шепчут, буквально кричат, что пора повзрослеть и остепениться.
С этими мыслями я и прожила остаток дня, уже со знанием дела помогая устанавливать палатку, искать дрова и готовить ужин. Самая вкусная еда приготовлена на костре. А потом, уверенно затащив своего проводника в палатку, я учила его настоящей магии. Древнейшему волшебству сгорающих от страсти тел. Уснули мы глубоко заполночь, лишь когда все наши магические силы иссякли.
***
Вспышки. Одна за другой словно молнии разрывали покров ночи. Стены палатки были последней преградой, разделяющей нас и ту неведомую борьбу света и тьмы снаружи. Коленки мои тряслись, а зубы стучали. Так страшно не было никогда в жизни. Попытки разбудить Дениса не принесли никакого результата. Он, как впавший в кому, обливаясь потом, лежал на краю надувного матраса, обхватив себя руками, и что-то страшно бормотал про жар любви.
От его бормотания моё сердце, стучащее где-то в горле, колотилось еще сильнее. Если я не сойду с ума и меня не упрячут в лечебницу, первое, что я сделаю, как слезу с горы, разумеется, после того как убью Дениса, куплю краску, чтобы скрыть поседевшие волосы.
Я светила фонариком из стороны в сторону, пытаясь не позволить тьме ни на секунду скрыть хоть сантиметр жизненного пространства в палатке. И вдруг на одной из стен ткань вдавилась, будто пять пальцев пытались проникнуть сквозь эту преграду. Мои руки дрожали, а дергающийся луч света медленно следовал за этой вдавленной в ткань пятерней. Словно на гребне волны, они плавно скользили по периметру палатки, и я не сразу поняла, что они, наконец, замерли. А когда осознала, что их марафон завершился у входа, я уронила фонарик и завизжала от ужаса. В лучах упавшего фонаря виднелось искаженное гримасой боли лицо Дениса, его глаза закатились и сверкали бельмами, губы, вытянутые дудочкой, издавали нечленораздельные звуки, а тело билось в конвульсиях. И тут с улицы послышались голоса.
– Эй, тринадцатая! Как тебя звать-то? Выходи скорее, у нас времени три песчинки.
Первому голосу вторили другие голоса.
– Скорее, девочка, Азария говорит верно, времени нет! За сотни лет впервые мы можем увидеть друг друга. Все волей судеб нашли путь.
– Да выходи же, тринадцатая, – раздался властный голос, – я хочу скорее увидеть тебя, ты из впервые найденных единственная додумалась черпать силы на ведьмино око из своего же проводника!
Я посмотрела на скорчившегося в муках Дениса, перевела взгляд на вход в палатку, и не особо рассчитывая на то, что моя безвременная кончина прекратит его страдания, потянула молнию вверх.
***
Костры. Три языка пламени ласкали тьму и от этого воздух, подернутый маревом, искажался и открывал взору то, чего не было тут и быть не могло. В каждом костре мне виделись женщины. Они были разных возрастов, в разных одеждах, их окружали совершенно отличающиеся интерьеры. Я переводила взгляд от одного кострища к другому и каждый раз меня как будто уносило сквозь пространство к их хозяйкам.
