Она кричала словно в экстазе:
Ночь сойдет с ума,
Звездопад взъярится.
Я приду сама
Дикой кобылицей.
А ветер срывал звуки с её губ и уносил в непроглядную тьму, откуда они возвращались эхом, отразившись от верстовых столбов, деревьев, звёздного неба.
Все запреты сняв,
Обнажу я горе.
И, мольбам не вняв,
Со скалы да в море.
Это было любимое стихотворение Карины, которое она когда-то сама написала – как манифест, провозглашающий её жизненные ценности и отношение к самой жизни.
Лишь всплеснёт вода,
Горькая, как слезы.
Знаю, никогда
Не воскреснут грезы.
Пусть в твои глаза
Ввек не насмотреться,
Холодна слеза,
Сердцу не согреться.
Ни тепло, ни радостно
От любви минутной.
Горестно и тягостно
На душе распутной.
Мне ли одиночество
Звать или бояться?
Над лихим пророчеством
Мне ли не смеяться!
Но путь до города был долог. И когда ночная тьма стала бледнеть, а острота чувственного восприятия притупилась, Карина начала размышлять, чтобы разогнать скуку, вызванную однообразным пейзажем.
Мысли злыми пчёлами роились в её голове. Карину до глубины души оскорбил обман Олега, в котором она, сопоставив факты, уже не сомневалась. Она не понимала, зачем он придумал эту историю про подобранный в лесу самородок. Он ведь мог сказать ей правду…
«А вместо этого он посчитал меня доверчивой дурочкой, которая может поверить любой выдумке», – думала Карина. – «И ведь он оказался прав!»
Эта мысль злила её больше всего. Она знала, что в жизни случается всякое. Саму Карину за несколько лет до этого бабка Ядвига, приревновав к своему сыну, обратила в русалку. После чего поселила в Зачатьевском озере, где она в силу своего нового естества заманивала проходящих людей, чтобы утопить их. Тогда её спасли Олег и Михайло, называвшие себя жрецами Велеса и Перуна, проведя языческий обряд превращения русалки в человека. История поистине невероятная, и расскажи её Карине кто-то другой, она просто рассмеялась бы, сочтя за нелепую выдумку. Сама она ничего не запомнила из своего недолгого русалочьего существования, те несколько месяцев оказались словно вычеркнутыми из её жизни. Но она поверила на слово Михайло, зная, что тот не умеет врать. А ещё больше – ничем не объяснимому, почти животному, или, выражаясь языком современной науки, подсознательному страху перед его матерью, бабкой Ядвигой, который она начала испытывать с тех пор.
И если было возможно такое, то находка в лесу россыпи золотых самородков уже не могла показаться чем-то фантастическим. Поэтому она, не подвергая сомнению, поверила рассказу Олегу. Как и в то, что он взял только один самородок, а когда захотел вернуться за остальными, то не нашёл их, заблудившись в лесу.
Что было на самом деле, Карина не знала, но воображение услужливо нарисовало ей множество картин – от найденного, подобно Эдмону Дантесу, впоследствии назвавшегося графом Монте-Кристо, бесценного клада, до тайной золотодобычи в промышленных масштабах в окрестностях Куличков. Допускала Карина даже то, что Олег, разузнав тайну философского камня, научился превращать простые камни в золотые самородки.
«Волхвов во времена Древней Руси считали колдунами», – вспомнила Карина. – «Может быть, Олег только притворяется обыкновенным человеком, бывшим школьным учителем, а в действительности он маг и чародей. И печёт золотые слитки как блины».
После этого Карине стало ещё обиднее. Дав ей только один самородок, Олег тем самым приравнял её к заурядным попрошайкам, какими были Егорша и Колян, которым он также дал золотой самородок. А ведь она всё-таки сестра его любимой жены, и он мог бы проявить по отношению к ней больше щедрости.
