Про себя он повторил с удивлением: «Клим». Что-то в этом имени казалось ему очень знакомым, что-то так и вертелось в голове… Жоржик даже напрягся, чтобы поймать это странное ощущение узнавания, и когда это ему удалось, вскрикнул от удивления:
– Но вы же… Вы же не Клим Жильцов, правда?!
– А почему нет? – усмехнулся тот. – Боюсь, что я как раз он и есть.
– Ой! – Мальчик ухватил его за рукав пиджака с той непосредственностью, что всегда была в нем, а от полусценического образа жизни развилась еще сильнее. – Ой, это правда вы? Мы же вашу «Лягушку» играем! Такая здоровская! А я и не думал, что могу увидеть вас живьем! Почему вы никогда не приходили к нам в «Шутиху»?
Пропустив сам вопрос, Клим негромко проговорил, разглядывая дерево у ног:
– Хорошее название придумал твой отец: в нем и шутовство, и возможность взрыва. Для театра лучше и не подберешь.
Немного помявшись, Жоржик выпалил, подчиняясь необъяснимому доверию к этому человеку:
– Вообще-то это мама придумала! Только они никому не говорят. И вы не говорите, ладно?
– Ладно, – не улыбнувшись, согласился Клим. – Раз это семейная тайна…
«Какой он серьезный!» – подумал Жоржик с некоторым недоумением, потому что привык находиться в атмосфере веселой игры и беззлобного подшучивания друг над другом.
Но, словно опровергая его подозрения, Клим вдруг присел и улыбнулся мальчику снизу:
– Смотри, что я нашел!
– Это чага, – солидно пояснил Жоржик, стараясь соответствовать его уровню.
– Я знаю, – нетерпеливо отозвался тот и осторожно потрогал пальцем синеватый нарост. – Он похож на большую ракушку, правда? Ты любишь ракушки?
Оживившись, мальчик бухнулся на колени рядом с Климом, с удовольствием ощутив, как прогрелась трава:
– Я привез из Испании! Ой, у меня их целая куча! Только я не помню, куда их сунул…
Клим искоса взглянул на него и с некоторым замешательством подумал, что впервые за долгое время видит по-настоящему веселые детские глаза. В них густо сияла шоколадная радость, которой не требуются причины для существования. Жить весело! Вот и все.
В последние годы Клим привык видеть другие глаза детей – измученные и потухшие. Его вдруг охватило почти суеверное, боязливое чувство, что он узнал последнего счастливого ребенка на свете. И невесть откуда родилось убеждение, что он должен его защитить…
Стараясь не выдать этого, Клим доверительно признался, продолжая ощупывать березовый гриб:
– Вот и у меня та же беда: никогда не помню, где что лежит!
– А у нас Петька зато все помнит! Говорить почти не умеет, а как потеряю что-нибудь, только он и может найти. Смешной такой…
Ему неожиданно захотелось увидеть брата и немножко потискать его крепенькое тельце, которое уже было натренировано отцом для одного из спектаклей. Там Петьку наряжали ягненком, а Иван играл волка, который крутил и подбрасывал бедняжку как хотел, а потом уносил, высоко держа над полом за одну ногу. Петька даже повизгивал от восторга, а выходило так, будто ягненок жалобно блеет.
Сглотнув внезапную тоску, Жоржик тоже схватился за ворсистое, прохладное тело чаги.
– Они полезные, – опять посерьезнев, заметил он. – Бабушка у нас умеет заваривать. Только я забыл, для чего они полезные.
Клим засмеялся, высоко подняв брови:
– Боюсь, что и я не помню. Вот тебе и врач… Хочешь такой? Не заваривать, а просто… Поиграть. Дерево все равно уже погибло.
– Его ураганом сломало, – поспешил пояснить Жоржик, чтобы за глаза оправдать отца.
