– Боюсь, я и не подозревал, что это будет смешно, – признался Клим, но сам усмехнулся.
Мальчик решил, что он сделал это для того, чтоб Жоржик не подумал, будто обидел его своими словами. Сцена уже научила его распознавать, что хотят сказать люди теми или иными своими действиями. Очень часто герои почему-то смеялись, когда им хотелось плакать. И нужно было сыграть это так, чтобы зрителям сразу стало ясно: на самом деле герой едва сдерживает слезы.
«У мамы это здорово получается», – на миг отвлекшись от Клима, с гордостью подумал он. Потом, спохватившись, по-взрослому спросил: – Разве вы не хотели, чтоб вышло смешно?
– Может, и хотел. Может, на самом-то деле все это смешно, – неожиданно согласился Клим. – Только я был уверен, что пьеса вышла грустной.
– А что в ней грустного? Про лягушку? – мальчик напряженно всматривался в его лицо, пытаясь угадать – а вдруг шутит? У них в театре всегда нужно было быть готовым к розыгрышу.
Усевшись на поваленный ствол, Клим отозвался в его же манере:
– А что веселого быть некрасивой и глупой?
– Над ней все смеялись, – уже менее уверенно сказал Жоржик.
– Это конечно… Боюсь, над такими всегда смеются. Все бы ничего, только ведь лягушка понимает, что над ней смеются. И почему… Вот тем, кто не понимает, страдать не приходится…
В замешательстве облизнувшись, мальчик утер губы тыльной стороной ладони и только тогда с испугом спросил:
– А она страдает? Да?
Ему почему-то вдруг представилась Тоня, его старшая сестра, и вспомнилось, как после долгих уговоров в прошлом году отец все же заставил выйти ее на сцену. В спектакле была роль девочки, и Тоня подходила даже по описанию, какое дал автор. Несколько дней она шепотом разучивала роль, хотя, на взгляд Жоржика, слов у нее было совсем немного. Но едва ступив на сцену, Тоня разом забыла все до последней буквы, а выкручиваться, как брат, или импровизировать, как родители, она не умела. Отец подсказывал ей по тексту, и девочка пыталась что-то повторять, но отдельные реплики никак не складывались в нечто связное, а голос был совсем деревянным.
«…природа отдыхает», – долетел тогда до Жоржика обрывок фразы, и он испугался, что сестра тоже могла услышать, ведь они оба хорошо знали, как это звучит целиком.
И, видимо, хорошая акустика старого зала донесла до Тони эти обидные слова, потому что после репетиции Жоржик насилу отыскал ее под мраморной лестницей. Она сидела в темноте, обхватив колени, и хотя слез мальчик не заметил, но остро почувствовал то, что сейчас Клим выразил этим словом – страдает.
А Клим ничего не отвечал, водя длинным пальцем по высохшему надлому ствола, но и без его объяснений к мальчику пришло неожиданное и совсем взрослое осознание того, что он, оказывается, ничего не понял в этой пьесе, показавшейся ему простой и забавной. И, может быть, остальные тоже не поняли, даже мама, которая играла главную роль. Клим же, в свою очередь, понял: самое важное в его пьесе так и осталось никем не разгаданным. И, наверное, он уже вообще жалеет, что связался с «Шутихой», и думает, будто никто из них просто не способен понять…
– Нужно же было прийти и объяснить нам! – с обидой воскликнул Жоржик, неосознанно испытывая жгучее отчаяние художника, обнаружившего, что, создавая главное творение своей жизни, он намалевал рекламный щит.
Клим посмотрел на него как-то по-другому, чуть качнул головой и мягко спросил:
