– Ну, как вам, матушка, криминальное чтиво? – осведомился посетитель, хотя я глаз на него не поднимала, сие значилось, как прореха в этикете.
Гадкое создание, старый друг Валя тщательно запугал меня, вытащил из дому спозаранку, далее, убедившись, что я резво прискакала его спасать и изучаю мерзкие протоколы, вернулся к обычной манере стилизованного издевательства. Ну ладно, раз так…
– А, Валя, привет! Как мило с твоей стороны, что зашёл меня навестить, – я оторвалась от дел и жестом пригласила друга занять кресло напротив. – Я, видишь ли, завязла в мелких загадках, бытовой криминал пришёл самоходом. Наверное, ошиблись факсом, не твоя ли контора прокололась? Суицид и домашние кражи – не наш профиль, знаешь ли. Может быть, глянешь и возьмёшь на потеху практикантам? Шубы, домашняя прислуга и бомжи, это не мой контингент.
– Шубу, как я надеюсь, ты уже знаешь, что никто не крал, – неловко выразился Валентин, уложив локти на стол с другой стороны, и я мимоходом заметила, что несмотря на браваду смотрится бедный друг Валя довольно бледно, краше кладут в гроб. – Она сама отдала утром, сказала, что в шкафу нет места, девица удивилась, но взяла, кто бы не взял? Когда хозяйку свезли в морг, то стало ясно…
– Что именно? – я не столько осведомилась, сколько посильно ободрила Валентина, его вербальные способности явно пострадали.
– Что она произвела окончательный расчёт с прислугой, следовательно, планировала собственный окончательный расчёт по крайней мере с утра, – косноязычно доложил Валентин. – То есть суицид произошёл не в порыве, а по расчёту, предумышленный.
– Валя, а каким боком это касается? – планы беседы мигом улетучились, скорбное состояние друга меня невольно заразило.
– Меня очень даже, а если ты проявишь любезность… – Валька вновь вернулся к деревянной манере речи, только голос пока был знакомым.
– Я уже в процессе, – заверила я. – Стала бы иначе читать ужасы про кровь в машине, глупости о домработнице с шубой и домыслы насчёт мифического бомжа, снявшего сумку с мёртвого тела. Это вообще запредел, как у меня Элла выражается.
– Вообще-то, бомж – это я, собственной персоной, – негромко сообщил Валентин, укладываясь на стол и на меня не глядя. – Нахожу нужным предупредить.
– Отче Валя, сделай милость, не морочь мне голову! – я рассердилась, не желая начинать дело с дурацкого розыгрыша.
– Могу предъявить сумку покойной, она у меня в сейфе, – сухо ответил Валентин. – Или поверишь на слово?
– Тогда ты болен и бредишь, или я брежу, то есть нахожусь в бреду, – я продолжала отрицать реальность как можно убедительнее. – Вроде как юноша Родион Раскольников после двойного убийства. Ты и в этом будешь признаваться с предъявлением доказательств?
– Кстати, они именно так и думают, несмотря на закрытое дело о суициде, – глухо изложил Валентин. – Только им в сущности наплевать, прикончил я её или нет, там иные преференции.
– Вот что, Отче Валя, – я почти опомнилась и сделала предложение по всей форме. – Что такое преференции, я не знаю и знать не желаю, но… Всё остальное я, хоть не желаю знать тоже, но, боюсь, придётся. Для того мы сейчас покинем рабочее помещение, предварительно сглотнув по чашке кофе, затем спустимся вниз, завернём за угол и спустимся в ночной клуб ОГИ с утра, там нальют. В подполье, в малой каморке под сводом ты расскажешь толком, начиная с начала. По-латыни это будет «Аб ово». То бишь с самого начала, если помнишь, то упоминается первоначальное яйцо.
