– Иди сюда, – сказала женщина. – Так. Объясните мне, пожалуйста, по каким основаниям вы дали места.
– Извините, вас что-то не устраивает? – хмуро и мягко спросила Нина.
– Вы что, не понимаете, девушка, что она, – женщина ткнула подопечную, – готовилась, у нас самостоятельно подготовленный доклад. У нас самостоятельный доклад, вы это не понимаете, что они все скачали все из интернета.
Брат не вмешивался в женскую перепалку. Нина твердо возразила, двинув своими мрачными бровями:
– Если вас что-то не устраивает, обратитесь к Василисе Еленовне Подпыркиной, нашему куратору.
– Все я понимаю, – угрожающе заявила женщина и потащила ставшую такой неподвижной читательницу своих переводов. – Все я понимаю. Все я понимаю.
– Апелляции не самая приятная часть работы жюри, – рассудительно заметил Женя в коридоре. – Но вы, Нина, молодец, что ее отшили.
– Мне непонятно, чего она. Люди готовились, и как будто она не взяла из интернета…
– Да и награда не настолько уж значительна. Даже грамоты они получат потом. А доклад правда был немножко наркоманский, – не постеснялся отойти от официального дискурса брат. Вспомнилось ли ему тогда подобное, но школьного масштаба мероприятие годовалой давности, когда за верную и добросовестную службу, за энтузиазм, за поездку на другой конец города получил Женя отвратительную награду: поездку домой на заднем сидении маршрутки, напротив нежной юной красавицы в черном пальто, к которой уверенно залез на одной из остановок, сменив ненужную подругу, и постоянно целовал подставленные ему большие вкусные губы худенький симпатичный довольный собой монстр – в первых мартовских весенних отблесках?
– А все-таки мы молодцы, правда?
– Вы отличные вопросы задавали, Нина.
Я опять повалился на кровать и обратился к исходному тексту.
«Отчитались. В. Е. очень хвалила. Волнуюсь, потому что. Выхожу еле-еле. Как можно медленнее покидаю, но покидаю. Сзади, кажется, идет. Идет. Тут оборачиваюсь – ее отрывает какая-то подруга, она не пойдет дальше, ее заволокли. Вниз бежишь уже быстро. Не попрощался. Да и зачем? На последней лестнице Некрулова на перилах туда-сюда ездит залихватски. И закуривает, и рукой машет, и кричит:
– Эге-гей, Тявка! Ты провонял! – и читает вслух в полете: «Какой же я дурак! Дурак! Дурак! Дурак! Абсолютный трусливый тупорылый козел! Вот объясните, зачем надо было полчаса ждать псевдоферзя, чтобы потом не сказать ей „Доброе утро“ (а именно это я ей хотел сказать). И ведь шла она нормально, одна, и ведь вроде и не очень страшно было, и не сказал. Что тут скажешь? Козел! Я!!! Надо было ей улыбнуться и сказать „Доброе утро“. Девушку надо же подготовить, чтобы она от неизбежной новости не была в полном ауте. А неужели ей было бы неприятно, если бы ей улыбнулись и пожелали хорошего утра? Тысяча подзатыльников себе!»
– Некрулова, – заявляю ей, – отстань, что привязалась, как банный лист?
– Тявка, – многозначительно так Некрулова протягивает. – Ну ты же знаешь, Тявка, что все это закончится слезами, причем твоими? «Но в глазах уже темно. Все чепуха!!! Гонево сплошное – мечты какие-то, думы, что все это не случайно творится. Модернизм чертов постылый. Ну села она на секунду, потому что некуда сесть было, ну смотрела куда-то, ну долго собиралась, даже зная, что за ней все время наблюдает…»
– Некрулова, – говорю, – хватит, нельзя так! Я ей напишу, – и иду к выходу.
