Год, когда я всему говорила ДА - страница 10

Бежать.

Это кажется мне гораздо лучшим планом, чем выходить на публику, ощущая, как в моем теле вопит каждый нерв.

Вот кто я есть.

Молчунья.

Тихоня.

Интроверт.

Мне комфортнее с книгами, чем с новыми ситуациями.

Я с детства живу внутри своей головы. Мои самые первые воспоминания – о том, как я сижу на полу в кухонной кладовке. Я сидела там, во тьме и тепле, часами, играя в королевство, которое создавала из консервных банок.

Мое детство не было несчастливым. Поскольку я была младшей в семье из восьми человек, в любой конкретный момент рядом находился кто-то готовый почитать мне, аплодировать придуманной мною истории или позволить подслушать свои подростковые секреты. Любые сестринские и братские ссоры из-за лишней печеньки или последнего куска торта всегда заканчивались уравнительным вздохом: «Отдай это малышке».

Я была любима, я была звездой, я была Блю Айви[9] своего мира. Я не была несчастливым ребенком.

Я просто была необычным ребенком.

К счастью для меня, родители высоко ценили все необычное. И поэтому, когда мне хотелось часами играть в кладовке с консервными банками, мама не велела мне прекратить баловаться с едой и пойти играть в другое место. Вместо этого она прикрывала дверь и оставляла меня в покое, объявляя это признаком творческой натуры.

Вы должны поблагодарить ее за мою любовь к длинным сериальным драмам.

Мир, который я создавала в маленькой кладовке, наполненной консервными банками и коробками круп, был серьезен: в те дни я описала бы его как сольную игру в стиле «зима-близко-где-мои-драконы», но это было не HBO[10]. Это были пригороды 1970-х. Нам не требовались реалити-TV, потому что TV было реальным.

Это было время заката Никсона. Когда в крохотном черно-белом телевизоре, который моя мать притащила в кухню и установила на стул рядом с дверью кладовки, разыгрывался Уотергейт, мое трехлетнее воображение создавало собственный мир. Большие банки с ямсом повелевали горошком и фасолью, в то время как крохотные горожане Помидории планировали революцию с целью свергнуть власть. Там были заседания правительств, неудачные покушения и отставки. Время от времени мама распахивала дверь кладовки, наводняя мой мир светом. Она вежливо сообщала мне, что ей нужны овощи к ужину. Консервное судилище приговаривало банку кукурузы к смерти за предательство, и я передавала обвиняемую в руки палача.

Господи, как мне было весело в той кладовке!

Вы видите проблему? Вы прочли эту проблему?

Господи, как весело было в той кладовке!

Эти слова только что слетели с моих уст. Я действительно проговорила их вслух, В ТО ВРЕМЯ КАК набирала текст. И я произнесла их без малейшей иронии. Я выговорила их с широченной придурковатой мечтательной улыбкой на лице.

У меня было замечательное детство, но я жила настолько глубоко в своем воображении, что чувствовала себя куда счастливее с консервами, чем с людьми. В кладовке мне было безопаснее. Свободнее. Это было так в мои три года.

И каким-то образом стало еще более так в мои сорок три.

Сидя на диване и уставившись на рождественскую гирлянду, я осознаю, что до сих пор развлекалась бы в своей кладовке, если бы думала, что мне это сойдет с рук. Если бы у меня не было детей, которым нужна реальная я в этом мире. Я сражаюсь с этим инстинктом каждый день. Вот почему теперь у меня есть огород для овощей.

Если бы меня спросили, я бы сказала «нет».

Я бы сказала «нет».