Есть мысли, освободиться от которых почти невозможно, потому что они как бы скользят по поверхности ленты мёбиуса. На внешней орбите они обещают надежду, на внутренней её отнимают. Загадочное поведение дворника Михи, его замысловатые, но жутко интересные речи, странные кулинарные рецепты, его марки… Поиск предлога для нового визита в дворницкую оккупировал оба полушария будущего писателя, создав противостояние метафоры и расчёта.
Ох, до чего же хотелось опять заглянуть к старику, полистать альбом с марками, услышать его негромкий голос и попробовать обещанную яичницу по-мароккански. Но как это сделать, не привлекая внимания родителей и соседей? Вопрос упирался рогом в тупиковое "нельзя". В доме, где совы и жаворонки чуть ли не круглосуточно несли вахту подслушивания, подглядывания и размножения слухов, спрятать концы в воду было практически невозможно. Что же касается родителей, то для них само слово "дворник" таило в себе некую опасность. Марик однажды слышал, как бабушка, рассказывая какой-то случай из довоенных лет, с нажимом сказала: "Дворник взял и донёс", на что папа брезгливо заметил: "Так они же все у органов на зарплате".
У Марика разболелась голова от напряжённого мыслительного процесса. Он уже почти отчаялся, но за полчаса до полуночи появился огонёк надежды.
Озарения к нам чаще всего приходят по ночам. И только по одной причине. В темноте эту вспышку легче увидеть. Сначала где-то на заднем плане появилась заставка к сериалу "17 мгновений весны". Марик сосредоточился, включил внутреннее зрение, и перед глазами возникло слово "легенда". Легенды в сериале придумывали все: полковник Исаев, он же штандартенфюрер Штирлиц, профессор Плейшнер, рейхсляйтер Борман и даже беременная радистка Кэт. Марик тут же подключился к этой игре, и уже минут через десять легенда начала проявляться в мутном растворе интриги, которую Марик сам же срежиссировал и озвучил.
Себе он выбрал роль посредника, этакого трикстера, умеющего сгладить противоречия или запутать действующих лиц так, чтобы у них не появлялось желания вникать в тонкости сюжета. Но две фальшивые ноты всё же высовывались, как лягушки из болота, создавая на поверхности ненужную рябь. Одна искажала благородный образ дворника, другая вводила в заблуждение маму. Марика сперва немножко терзали слаботочные угрызения совести, но он понимал – без жертв не обойтись. И уже погружаясь в сон, он тихо сказал Михе, соблюдая режим повышенной секретности: "Всё остаётся, как было, надо просто сыграть дурачка". И Миха, дурачась, ему подмигнул.
Утром, вскочив с кровати, Марик приступил к осуществлению своего коварного плана. Ему надо было изобразить на лице бессонную ночь. Он тихонько стащил бабушкину роговую расчёску и, стоя перед зеркалом, нанёс себе несколько вмятин на лоб и на щёки. После чего стал маячить перед мамой, которая тут же заволновалась и спросила, не заболел ли её мальчик. Марик ответил, что всю ночь не спал. Мама разволновалась ещё больше, стала прикладывать ладонь ко лбу ребёнка. Марик выворачивался, капризничал, и когда мама на пару секунд отвернулась, он выдавил капельку слюны на указательный палец и сделал два быстрых мазка под глазами.
– Что случилось, ты плачешь? – спросила мама тревожным голосом.
Марик опять помотал головой и произнёс чуть ли не шёпотом:
– Мне надо тебе что-то рассказать.
