Ветров занимался всем сразу, ещё брал уроки вокала и… И преподавал вокал! Вот так! Если учили его профессионалы, то он преподавал детям.
Я уже ревновала.
Представляла этих мамочек, которые в восторге от учителя пения. Их взгляды плотоядные, как у продавщиц этого заведения.
Я взяла вязаную безрукавку цвета ванили, она будет хорошо смотреться на белой рубахе и согреет меня.
— Иногда мне кажется, что хорошо иметь собачью голову, — сказала я Илье, когда он отвлёкся на девушку-консультанта, которая готова была его консультировать до утра. Это было написано на её горящих щеках и в блестящих глазах.
— Или обгорелую, — добавила я, когда он обратил наконец-то на меня внимание. — Точно будешь знать, что тебя любят не за красивую мордаху.
Обидевшись, взяла вещи и прошла в примерочную.
— Мышонок, — он стоял за плотной портьерой, не лез ко мне.
Я разделась догола, в одних трусах стояла. Трусики в розовые сердечки. Теперь я знала, что это Илья мне купил и передал, не как подарки, а как спец-одежду для проживания в больнице. Мне подсовывали его покупки медсёстры.
Смешной.
У меня была красивая грудь. На левом вздёрнутом полушарии остался еле заметный розовый след от ожога. Изуродованное плечо и рука плохая совсем.
Но грудь же красивая!
Как у мамы моей фигура изящная и женственная. Животик впалый, волосики на лобке русые.
— Илья, — позвала я, влезая в белую рубаху.
— Да, — тут же отозвался он.
— А тебе нравятся девушки с выбритым лобком или нет?
— Ты зря о моих девушках во множественном числе, — недовольно ответил Ветров. — Ты единственная. Пока не моя, раз хочешь обидеть.
— Разве? — довольно усмехнулась я. — Просто спросила. Мне надо знать.
— Как захочешь, так и будет, — протянул он. — Платье серое в белый горох возьмёшь?
— Да! — я выглянула к нему.
Белая рубаха прикрывала попу, сверху тёплая безрукавка.
— Нравится?
— Да, только нужно что-то вниз, — покраснел Ветров.
— Брюки широкие, — кивнула я.
— Сейчас принесу, — он подошёл ко мне совсем близко.
И пока я не сообразила, притянул рукой меня к себе. Ладонь прокатилась по моей ягодице и чуть защемила её.
От этого я вспыхнула огнём, возмущённо уставилась на парня. Только рот приоткрыла, чтобы высказаться, как Илья меня поцеловал, нагло залез в рот языком, продолжая ласкать попу. У меня между ног стало жарко, и немного тяжело, наливалось всё снаружи и внутри. Трепет просто невероятный от его прикосновений.
— Дана, ты ревнуешь? — в губы спросил, нежно поглаживая плечи через рубаху.
— Да. Необычное такое чувство: горько и больно.
— А раньше не ревновала? — хмурился он, и продолжал водить ладонями по мне. С плеч на руки, по фигуре прошёлся, посмотрел оценивающе сверху вниз.
— Нет, — задыхаясь, ответила я. — Илья, я хочу тебя.
— Вау! Не ревнуй, мне только ты нужна, — шептал он.
— Не могу, оно непроизвольное, — тихо признавалась я, оглядываясь. Чтобы нас странных и непонятных не подслушали. — Ты так изменился. Раньше витал в облаках, стихи писал. — Я посмотрела ему в глаза и стала читать то, что было посвящено именно мне:
— В сапфировых льдах, в карамельной листве,
В палящих лучах, в изумрудной траве,
Весь год напролёт моё сердце поёт…
— О тебе, о тебе, — рассмеялся Илья и своим красивым поставленным голосом с лёгким шипящим штробасом продолжил:
— Ты плещешься в сердце, являешься в снах,
Втекаешь в меня на мягких волнах
Ты – солнце!
Поцеловал меня в губы, оставляя на них свой вкус, влагу и приятное ощущение тепла.
