Годы испытаний. Честь. Прорыв - страница 3

Врач снова вскочил, замахал руками, затопал ногами, будто изображал бег на месте.

Чем больше кипятился Заморенков, тем добродушнее улыбался Канашов. Он любил этого беспокойного человека.

– Ты, Яков Федотович, точно бодливый козел. Вырвешься из своей санчасти, как из-за загородки, и готов всех перебодать…

Доктор, как всегда, обиделся:

– По служебным делам пришел говорить, официально!

– Ты бы еще в полночь ко мне в квартиру ворвался, официально!

Заморенков встал, поправил фуражку, собираясь уходить.

– Прошу извинить, товарищ подполковник. Не мог. Нервы сдали…

– Да ты садись, раз пришел. Давай решать. А то полчаса кипятишься без толку… А мы за это время, глядишь, успели бы партию в шахматы сгонять. Ведь сегодня наш шахматный день.

Канашов снял телефонную трубку и приказал помощнику по тылу выделить в распоряжение полкового врача двух бойцов-плотников.

– Когда ты, Яков Федотович, уймешь свой буйный характер? И как только тебя жена терпит?

Заморенков, расставляя фигуры на шахматной доске, только вздохнул.

– На то она и жена, чтобы терпеть…

У врача постоянно был девичий румянец на щеках, поэтому Канашов переделал его фамилию на Здоровенкова. И командиры в полку, прослышав об этом, стали называть врача двойной фамилией: Заморенков-Здоровенков.

Канашов говорил, а сам внимательно следил за ходом игры. Он вдруг снял слона у Заморенкова, тот растерялся.

– Может, вернуть?

– Ни в коем случае, – запротестовал Заморенков. – Мы сейчас поправим дело. Скушаем вашу пешечку, а там, глядишь, и слона вернем.

Он взял в углу пешку офицером, угрожая ладье Канашова. И не заметил, как поставил под удар ферзя.

Канашов взял ферзя.

– Сдаешься, Яков Федотович?

– Сдаюсь… У меня, Михаил Алексеевич, мой легаш вот уж неделю места себе не находит. Чует его сердце – скоро на тягу. Ну как, возьмешь кобелька? Длинноухий и шерсть палевая, красивый.

Канашову очень хотелось взять собаку, но жена не разрешит да и дети теперь в квартире.

Заморенков долго глядел на красные, переутомленные и печальные глаза Канашова. Наконец не выдержал:

– Гляжу я на твой зверски нечеловеческий режим и вижу: долго не протянешь, Михаил Алексеевич. Мало тебе хлопот по службе, так вот еще на чтение этих статеек время тратишь.

– Знаю, знаю твои оздоровительные теории, – перебил его Канашов. – Регулярно отдыхать, вовремя питаться, не волноваться и не переутомлять себя. Меня… еще бы на одну войну хватило. Больше не нужно…

– На какую это еще войну?

– Да вот, – Канашов указал на журналы. – Польша, Франция, Балканы – репетиция войны с нами… Только ошибется он…

– Неужели немец на нас нацелился?.. А Русачев говорит, чепуха. Паникерство иностранных журналистов.

Канашов встал, положил руку на плечо Заморенкова.

– Нет, дорогой, дыма без огня… Они готовятся к войне… Ну что, по домам?.. Пора на покой!.. А почему опять перенесли партбюро?

– Да вот уж вторую неделю не можем собраться. Все Шаронов занят.

– Ох, и достанется вам всем, членам бюро, за нарушение партийной дисциплины! Не нравится мне ваша работа. Раскрепились по разным организациям. К кому ни обратишься – это не его дело. Какой же это принцип коллективного руководства, если каждый работает сам по себе, не зная, что делают другие? Это как у Крылова – лебедь, рак и щука.

– Слух идет: скоро нового парторга полка пришлют, – сказал Заморенков.

– Новый-то новый, да как бы вы его по старой дорожке не повели…