Кукольник, как окаченный холодной водой, опустился опять на свое место.
– О! я мог бы и обождать, – любезно отозвался по-французски Ландражен, но сам уже приподнялся с бокалом в руке и с поклоном обратился к «новорожденной». – Мосье Нестор, как начинающий поэт, вероятно, воспоет вас, мадемуазель, звучными стихами, и ему по праву принадлежит финал, апофеоз. У меня же не имеется собственных стихов; я могу только цитировать другого поэта – современного нашего французского Анакреона, у которого, в числе несчетных перлов лирики, есть одна пьеска, точно сочиненная на вас: «La petite fee».
Enfants, il etait une fois
Une fee appelee Urgande…
[12]Читал Ландражен бесподобно, с тем неподражаемым тонким подчеркиванием и огоньком, которые свойственны одним французам. После рефрена последнего куплета:
Ah! bonne fee, enseignez-nous,
Ou vous cachez baguette! —
он прибавил уже прозой от себя, грациозным жестом указывая на Лизаньку Орлай:
– Вот она, наша маленькая добрая фея: чем, как не своей волшебной палочкой, собрала она всех нас в этот тесный дружеский кружок? Из года в год, изо дня в день приносит она в этот благословенный дом мир и радость; а сама все растет-растет, распускается из бутона, чтобы расцвести вдруг настоящей феей. Немудрено, если она заколдует тогда какого-нибудь избранного смертного и, отдав ему руку и сердце, на воздушной своей колеснице, запряженной белыми лебедями, умчится от нас со счастливцем – куда? Почем я знаю! Покамест же, господа, она среди нас, – будем ее чествовать и славить: да здравствует нагла маленькая фея!
«Маленькая фея», не приготовленная, видно, к такому восторженному привету, разгорелась, как маков цвет; но, по молчаливому знаку матери, застенчиво вышла из-за стола с бокалом в руках и начала обходить всех гостей. Когда она добралась так до нижнего конца стола, все гимназисты, как один человек, повскакали со своих мест и принялись наперерыв чокаться с нею. Один только Гоголь не особенно торопился.
– Ай, мое платье! – ахнула Лизонька, которой, при общем столкновении бокалов, целая струя густой вишневой наливки плеснула на новенькое кисейное платьице.
– Позвольте я сейчас обсушу, – сказал галантный кавалер Кукольник и салфеткой стал усердно обтирать на белой кисее темно-красное пятно.
– Да вы, Нестор Васильевич, еще больше размажете, – со слезами уже в голосе пролепетала маленькая барышня.
Шарлотта Ивановна, издали заботливым глазом матери следившая за своей любимицей, поспешила к ней на выручку.
– Ничего, мы это сейчас смоем, – успокоила она девочку и увела ее из комнаты.
Сам Кукольник до того оторопел, что когда слуга подошел к нему с блюдом мороженого, он отвалил себе на тарелку двойную порцию.
А с верхнего конца стола, из среды профессоров, донесся громогласный оклик профессора «российской словесности» Парфения Ивановича Никольского:
– А у вас, Кукольник, что там приготовлено: тоже стишки?
– Стихи-с…
– Что же вы предварительно мне на цензуру не предъявили? Благо новорожденная отлучилась, подайте-ка их сюда.
Делать нечего: молодой поэт оставил на столе свою тарелочку с мороженым и направился к взыскательному цензору. Тот принял от него листок и прочел про себя написанное.
– Гм, в общем было бы добропорядочно, – промолвил он, – кабы вы более держались классических образцов.
Зело, зело, зело, дружок мой, ты искусен,
Я спорить не хочу, но только склад твой гнусен.
