Гоголь в Диканьке - страница 11

В виду этой бесконечности, этой нерукотворной красоты и зародилась любовь матери и отца Гоголя. Она с девушками гуляла по берегу Псела, он, прячась с наемными музыкантами в кустах, услаждал ее слух витиеватой музыкой. Слал страстные записки, слал их с верховыми, сам наезжал через день, пока не потребовал у Косяровских руки их четырнадцатилетней дочери, и в требовании своем был неумолим: как ни мала была Маша, отдали ее Васюте и благословили.

«Лошади домчали нас до Васильевки менее, нежели в час», – вспоминала потом Мария Ивановна Гоголь.

Летом 1832 года Гоголь после четырех лет отсутствия прибыл в родные пенаты уже автором «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Вполне вероятно, что именно в этот приезд на родину начал он пьесу, которая сначала носила название «Женихи» и была пьесой не из столичной, а из провинциальной жизни. Весною 1831 года Мария Васильевна Гоголь вышла замуж за поляка-землемера Трушковского. Гоголь отговаривал сестру от столь раннего и не по любви брака, писал об этом маменьке, но сестра не послушалась. Сидеть в девках не хотелось. А лучших женихов не было. Наезжали в Васильевку какие-то отставные юнкера, пожилые фаты или совсем молоденькие дворянчики без роду без племени, бывшие военные, коллежские регистраторы из губернии; для них устраивались балы и танцы, но скука и тоска царили на тех празднествах. Другая сестра Гоголя, Ольга Головня, вспоминала, что выбирать было не из кого.

Гоголь наблюдал эти сцены всякий раз, как наезжал домой. Мария Васильевна готовила себя к лучшей партии, она училась в пансионе мадам Арендт, знала французский, но в захолустье ее знания были не нужны.

Первая сцена «Женихов» доносит до нас эти терзания провинциальной невесты. Она сетует: «Что это, Господи боже мой, долго ли я буду в девках оставаться? Нет-да и нет женихов. Вымерли, как будто от чумы. Бывало прежде, благовоспитанные люди сами отправляются искать невест, а теперь ищи их. Ей-богу, никакого уважения к женскому полу. Я послала Марфу Фоминишну, не сыщет ли хоть на ярманке…»

Сваха Марфа Фоминишна разъезжает в этом варианте пьесы на таратайке, которую дал ей заседатель (любимое комическое лицо почти всех повестей «Вечеров на хуторе»), помещик Яичница расспрашивает, сколько у невесты «рыбы в прудах» (тоже намек на Васильевский пруд), а невеста, хоть и пышна телом, но… нос ее подводит. «Нос только очень длинен», – слышатся реплики. «Нос в сажень длиной. У ней нос, я вам говорю, в три аршина. Этакая машинища!»

«Ночь перед Рождеством». Худ. С. Харламов

Женихи здесь именно те, каких мог видеть Гоголь в Васильевке, и фон тут почти миргородский, сорочинский, полтавский, то есть тот, который навеяли ему впечатления летней поездки 1832 года.

Но еще одна история вошла в его душу в то лето. То была история о двух старичках, о русских Филемоне и Бавкиде, как назвал их Пушкин. Трудно поверить, что она могла ожить без освежения воспоминаний юности, без отрадного чувства встречи с потерянным детством, с патриархальщиной украинской глуши.

Радость и сожаление охватили его, когда он ступил за порог родного дома. Умерла бабушка Татьяна Семеновна, опустел ее домик, никто больше не жил в нем, ее ласковый голос уже не звучал в знакомых стенах. Одиноко висели на них пучки зверобоя, ромашки, мяты, которыми бабушка лечила крестьян, в сундук улеглись ее платья и акварели. Но запах бабушки остался. Он веялся из старого шкафа, где когда-то висела ее одежда, от аккуратно застеленной постели, от ковриков и трав, от длинного железного сундука, где, кроме нарядов, хранился и дедовский архив. Письма дедушки Афанасия Демьяновича, его награды, дворянская грамота, счета, записки, которые дедушка писал бабушке, когда она была его невестой.