Голое поле - страница 39

«Г.И.Х.С.Б.п.н.

Совершеннейшего выздоровления желали мне монахи. Издевка. Нет, ну, войдите в положение, пусть в крестцовом радикулите виноваты не ночные прогулки, а дворцовая промозглость. Но причиной моей психической неустойчивости послужили вовсе не сквозняки.

Во дворце я сказался больным, что являлось двойной правдой. Домашние заметили мой жалкий вид, жар, бред, порывы нестись обратно во дворец, откуда недавно вернулся едва живым. Меня принудительно уложили в постель, вызвали доктора. Прописанный покой, аптечные снадобья, облепиховый чай и время вели к благотворному исходу: через неделю я пошел на поправку, через другую стал выбираться из кровати и бродить в размышлениях по небольшой, но сухой и теплой квартирке. Внуков ко мне не допускали, боясь обеспокоить. Дочь зачитывала вслух письма от нашей крымской родни, опечаленной моим недугом. Писала пространно-подробные ответы под мою диктовку. Так я постепенно приходил в нормальное состояние, избавляясь от недуга и одновременно откладывая свое возвращение к князьям Ю.

Пауза в делах княжеского родового архива дала мне передышку – никаких видений. Настолько ясное сознание, что все перечисленные прежде истории с монахами, “несговорчивым кабинетом”, висельными письмами, снами Эжена Богарне, кристаллами яда, спортивной гирей, полыньей под мостом казались теперь химерой болезни. В здравом уме я никогда не стал бы ходить по перилам моста, поскольку боюсь высоты. Словом, выздоравливая, решил, что все те истории не приходили поочередно на протяжении нескольких месяцев, а они объявились в неделю недуга, когда я пребывал без сознания в жаре и лихорадке. Когда человек спит – вот тогда все самое главное с ним и происходит.

Прочитав несколько новостей из ежедневной газеты и не увидев ничего устрашающего о доме Ю., я успокоился, отверг самообвинения в помешательстве и настроился приступить со следующей недели к прежним обязанностям у князя. Обычные городские новости вполне примирили меня с действительностью: “Вчера вечером на Верийском спуске была попытка ограбить трамвай”; “Англичанин, купивший мумию в Каире, умер от удара, его друг сошел с ума, секретарь попал под трамвай”; “Внимание прохожих привлекает на улице громадный автомобиль-омнибус, окрашенный в желтую краску”; “В позапрошлом году в Петербурге впервые допущены на империал конок женщины”; “Несчастные случаи, когда трамвай наезжает на пьяных, учащаются в праздник вечером”; “Один хлебопек другому раскроил череп гирей и разгромил дом терпимости”.

Ну вот, и тут гиря. Должно быть, дочь читала из газет, когда я в полудреме пребывал между болезнью и здоровьем. И все смутившие мой ум фантасмагории просто мираж, навеянный реалиями городской неприкрытой жизни с ее трущобами и дворцами, где иной раз мистические события поражают роковым совпадением. Утешает одно: в доме Ю. все спокойно.

Выздоравливающий р. Б. Дормидонт».

Громкие праздники отошли. В обществе «Огнеслав» готовились к весеннему показу полетов перед государем. В Школе десятников приступили к последнему семестру по второму классу выпускников. В Доме трезвости разобрали елку и приняли одиннадцать новых пациентов.

Тюри изобрел для новеньких, поступивших под Богоявление, оригинальную систему распознавания. Доктор категорически запретил нумеровать людей. Тюри предложил сообщить в Преображенскую больницу на Матросской Тишине, будто попечители Хлудовы прислали сверх одиннадцати еще десяток пациентов, а самим Хлудовым сказать, что Матросская Тишина добавила десяток. Так выгоднее вышло бы и с медикаментами, и с деньгами на обеспечение, а излишки можно пустить на прибавку к жалованью персонала. Доктор обозвал старшего ординатора махинатором. Тюри не обиделся. Арсений Акимович – гуманист, компетент, но совершенно непрактичный романтик. И на поводу у дочки ходит, балованной капризной барышни. Она с больными еще в пти-жё