Голое поле - страница 41

На «былички» Тюри, помимо сгоняемых пациентов, сбегался свободный персонал. Лекции старшего ординатора бывали самыми посещаемыми. Одна кастелянша их игнорировала из злопамятства. Сегодняшние первые пятнадцать минут прошли при полном внимании разношерстой публики, хотя двери столовой то и дело отворялись, скрипя. Запоздал один из ординаторов с новым санитаром. Потом явилась дочка доктора, за нею комендант, промасливший петли из носика жестяной масленки и усевшийся в дверях. Пациенты-делирики более пятнадцати-двадцати минут не могли усидеть на месте, далее их внимание рассеивалось.

Лектор излагал, не поведя бровью на суету.

– Все живущие на Земле есть до поры невостребованные Господом. Вольноотпущенные мы. Верные грешники. Ни в чем другом такого постоянства не обнаружили, как во грехе. Люди – это улики земных грехов. А свидетель, обвинитель и судья – Время. Все происходит в потемках черепахового панциря. Я и сам грешен в питии был, пока не прибился к «чуриковцам». В Спасо-Ефимьевом суздальском монастыре встретился с особым человеком, что собрал вокруг себя братию и проповедовал трезвый образ жизни. А его за то в каземат, в сектантстве обвинили. С полгода отсидел, а за что, спрашивается? Всего-то подал заявку на создание «Общества ревнителей православия». Ну, ему тогда вериги припомнили, таскал, мол, Ваньша Чуриков вериги-то, самоуничижался? Таскал, но возносясь духом. Пьяница ведь тоже самоуничижается, губительно опрощаясь.

– Супу, супу, – заорал новенький с ложкой. – Кукареку!..

На новенького зашикали. Тюри продолжал.

– Объяснял братец Иван заблудшим, каково на их жизнь действует табакокурение и чрезмерное питие. После девятьсот пятого кровавого, принесшего жменю свобод – и почему свободы добиваются на Руси только кровью? – получили люди право на выбор вероисповедания, староверам алтари открыли запечатанные допрежь, а Чурикову узаконили его «Общество взаимной помощи». В гатчинских землях у одного обанкротившегося купца выкупил Чуриков надел. Стал с братией колонию создавать, своими руками с колоска, с гвоздя, с досочки. Животиной занимались, хлеба сеяли. Трактор вскладчину приобрели.

Сомнамбула-челночник из новеньких с грохотом уронил пустой стул и даже не заметил. Все обернулись. Новенький с ложкой, ждавший супу, закрыл лицо руками, вздрогнув от стука. Одного Тюри не сбить.

– Вот глядите, что в руке у меня?

– Сахар, – угадал кто-то.

– Вот такой кусочек давал Иван Чуриков каждому приблудившемуся к колонии, обещая горькому пьянице жизнь сладкую. К одному призывал – к трезвости. «Обет дайте». И ведь выправлялись, рядом с ним трудясь, не табашничая, не употребляя. Не зря его «великим беседником» прозвали. А после привел он братию свою к вегетарианству. То уж позже моего у них пребывания. Я долго на одном месте не засиживаюсь. Теперь слухи доходят, братцу Ивану грозят лишением причастия, коли он не раскается в своих заблуждениях. А и пусть лишат. Многие без причастия живут.

– Власть сменилась, глядите. Свергли царя, свергли! – Солдат выставил вдруг подушку вперед и задрал над головою.

Тюри протянул руку.

– Дай посмотреть? На месте царь-батюшка, в подушке. Трудиться надо, а не бузить. Праздность опаслива. Очищаться надо.

– Грех отпустишь? – напирал Солдат с подушкой.

– Я вам не поп, чтоб на солею тащить. И сам туда не ходок. Но хотя и медицине обученный, а понимаю – никакой медицины без Бога не было бы. Психиатрия самостоятельно не существует. Она есть сфера психологии, а психология говорит про душевные болезни, в каких свободы мало. Болезнь души несет ограничение. А человека даже Господь не ограничивает. Пьяница добровольно лишает себя выбора. Братец Иван Чуриков своим последователям-сопостникам возвращает через сахар и обеты свободу выбора.