(О Пушкине)
Красивую кофту одела,
Ты очень мне нравишься в ней,
Ты душу мою ей задела,
Немного ее пожалей.
– Из уст ее должны только красивые слова исходить, а она ругается!
– Златогривая еврейка.
Сделав глоток кофе:
– Точно по груди прошла мордовочка в лапоточках!
«Вдали мелькала мокрая фигурка хрупкой девушки».
(Из сочинения)
– Девушка всесторонне грамотная.
– Девка хорошая – засадить можно.
– Если бы там была девушка, которая рассуждает в высоком духе, я бы с нею скорее общий язык нашел.
– Я не хочу ей голову крутить: я не знаю, что со мной завтра будет.
– Бывает – инженерша, или целка, или проституточка какая-нибудь… Встанешь перед ней на колени: – Прошу руки!..
– Я при женщине еще ни разу не заругался.
– Фигурная дама.
– И будет целовать меня в губы интересная женщина!..
– Под ножом каждая даст. Но еще вопрос – будет ли она подмахивать?
– Для коллекции.
(О вдове)
– Имел с ней половое общение.
– Взломали лохматый сейф.
(Групповое изнасилование)
На погрузке не следует чересчур напрягаться – и поэтому говорят:
– Сама ляжет. Как баба.
У одной бабы, рассказывают, на брюхе была наколка:
«Добро пожаловать».
– Дурной у меня характер. Преданность у меня какая-то к бабам. Знаю, что гуляет, а все равно к ней поеду. Недельки две поживу. Я ей на пузе самолет наколол, и поэтому она замуж не вышла. А сейчас бы я ей нарисовал еще чуднее.
Не эротика – экзотика. Человек без штанов выглядит куда более странно и чрезвычайно, нежели пристойно одетый. Так родился стиль: верхом на губернаторской дочке, Африка в бане – «порнография» (в чем меня обвиняют), давшая доступ фантастике и не возбуждающая ничего, кроме удивления: фокус.
Татуировка: впереди – орел, клюющий грудь Прометея; сзади – собака, употребляющая даму диким способом. Две стороны одной медали. Фасад и задник. Свет и тьма. Трагедия и комедия. И пародия на собственный подвиг. И соседство секса и смеха. Секса и смерти.
Голая дама в шикарной шляпе восседает на черепе, как на глобусе, – при виде этой наколки мне показалось, что ее обладатель запечатлел у себя на спине собственную голову, реализовал метафору своего сознания.
Разговор с отъезжающим:
– На кой… мне идти в Третьяковскую галерею?
– Там голых баб увидишь. Как живые.
Музеи в зрелищном смысле проходят сейчас по общему ряду с магазинами и зоопарком. Куда-нибудь пойти – посмотреть. Музеи – суррогат балагана, в самом положительном, в том числе познавательном его значении.
Ну, а как бы ты сам сейчас описал наготу женщины? То есть возможно ли ню вообразить и увидеть всерьез?
…Это было – как прилив крови в голову, от которого темнеет в глазах, пока эта чернота, этот удар мрака не рассеивались, оставив на пляже выброшенную красавицу ослепительно белого, до тяжести в сердце, цвета.
Задумчиво:
– Я все никак не пойму, почему ей такое грубое название дали…
Вся сниженность, грубость в определении пола не безумный ли бунт, не попытка ли вырваться – оттого что кругом покорны, не в состоянии уйти и забыть, и вот заклинаем, отпугиваем (сгинь! пропади! я тебя не боюсь!), тогда как слишком зависим.
Цитата (приснилась во сне):
«Зандер побледнел перед обязанностью соития едва ли не с каждой остающейся с ним с глазу на глаз в силу случая девушкой.
– Все они от меня чего-то хотят, – говорил он, нервно помаргивая».
Вопрос: а что если пол – адский способ достичь райских врат? Отравленный заменитель потери? Нельзя ли тогда по суррогату вообразить забытый источник, по низкой копии – высокий подлинник? И не прекрасна ли тогда вся эта сфера секса только потому, что в ней искажен тот потерянный образ (да, искажен, но ведь –
