– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Что… ты тут делаешь? – выдыхает она, ужасаясь.
– Чай пью, – невозмутимо отвечает он. – Разве не видно?
Видно очень плохо. Но он и правда сидит в непринужденной позе на стуле возле ее дивана и что-то пьет. Она молит небо о том, чтобы это действительно был чай.
– Я спросила, что ты делаешь в моем доме? Я тебя сюда не приглашала! – строго цедит она сквозь зубы.
– Это только в кино нас нужно приглашать. В жизни мы и без приглашения прекрасно справляемся.
– Включи свет! – хватаясь за горло, требует она.
– Я не пробовал. Про «сладкую», это я так, чисто гипотетически…
Он спокоен, даже слишком расслаблен, весело настроен и расположен к общению.
– Что ты со мной сделал? – требовательно спрашивает она.
– Слегка оглушил. Все пройдет, обещаю.
– Зачем ты сюда пришел?
– Я же не мог тебя бросить одну! – удивляется он.
– А зачем ты меня по голове бил? Зачем шел за мной?
– Я чая хотел, а ты явно не была настроена меня им угощать, – он безмятежно разводит руками.
– А пить тебе хотелось – до смерти!
Ее едкий сарказм и раздражение мало его трогают.
– На твое счастье, нет, – усмехается он, и она даже во тьме видит, как опасно сверкают его зубы.
– Включи свет!
– Хочешь меня увидеть? – понимает он.
– Да.
– Тогда позволь вопрос. Ты предпочитаешь блондинов или брюнетов?
– Без разницы, – сухо отвечает она.
– Значит, на мой вкус? – в его голосе слышится улыбка. – Постарше или помоложе?
Тишина.
– Значит, помоложе.
– Почему «значит»?
– Потому что если постарше, об этом говорят, а если моложе, стесняются признаваться. Женская психология.
Он снова улыбается.
– Свет, – напоминает она.
Он поднимается, и тут же раздается щелчок выключателя.
Ольга прикрывает глаза ладонью, но вскоре обретает способность видеть и, отстранив руку от лица, резко отшатывается назад.
– Я хотел, чтобы тебе было удобней меня рассмотреть, – весело сознается он.
– Зачем же под самый мой нос свою рожу пихать? – раздраженно спрашивает она.
– Разве это рожа? – взмахнув у своего лица рукой, не соглашается он. – Или я плохо старался?
Старался он хорошо. Даже слишком. Лицо молодое, но в меру. Лет 25–27. Кожа светлая, гладкая. Черты лица классические – прямой нос, высокий лоб. Дивные золотые кудри и красивые глаза цвета океана. Такие же лазурные. Овальные. Безупречные. И улыбка – сахар в меду или мед в сахаре. Зубы, белые как снег, и тело, как у статуи Микеланджело. Давид чистой воды. Только не каменный, и стоит не во Флоренции, а перед ней. И улыбается…
– Я заслужил похвалу?
– С какой стати я должна тебя хвалить? – едко огрызается она.
– Можешь и не хвалить, но это оскорбительно, – обиженно замечает он. – Я сделал все, чтобы тебе было приятно смотреть на своего соседа по жилплощади.
– Кого?
– Давай опустим то место, где ты истерически кричишь и угрожаешь мне ментами, – предупредил он, брезгливо морщась. – Последних я не боюсь, как коллег по роду занятий, а первое я страшно ненавижу. Выбор у тебя невелик: согласиться по доброй воле или… тоже согласиться, но уже по иным, менее приятным причинам.
– Ты собираешься остаться навсегда? – ужасается она.
– Навсегда – это слишком много, тем более для долгожителя. Пары недель мне хватит.
– Хватит для чего?
– Мне нужен комфортный отдых. Я на время устраняюсь от дел. Устал.
Он сладко потягивается, хрустит косточками и зевает.
– Позволите прилечь, хозяйка? – осведомляется он, кивая в сторону дивана, на котором она лежит.
