Очнулся. Сон прелестный длится! —
Уста целуют и алеют,
Милуют руки и белеют,
И слезами кропят ресницы…
О, как он бережно и нежно
Ее признал! Ее привлек!
И в край безгрешный и безбрежный
Вступил с ней, строгой, тих и строг…
XII
Но не без мук, не без борений
Далось то счастье Василисе, —
И было много в ней сомнений,
Когда они уже сошлися.
Все дни она, себя тем мая,
Канон Святителю Николе,
Кого особо чтут в расколе,
Читала, лестовку сжимая.
Молитвовала, плача, каясь,
Понять свершенное темна…
А ночью, ластясь и ласкаясь,
Всё понимала, влюблена!
XIII
Тогда Борис глядит ей в очи!
Тогда Борис ей косы гладит,
Шепча всё жарче, крепче, кротче,
Что будет жить он так, как прадед:
С ней неприметной, неученой,
Да Василисою премудрой,
Голубоокой, русокудрой,
Он примет злат-венец законный…
Алеет свет лампадки зыбкий,
Пречистый Спас глядит светло, —
И хорошо им, словно в зыбке,
Как в поле вольно и тепло!
XIV
Усольцев тоже взял то счастье
Не без волнений и раздумий
И чуял, что на них с их страстью
Проснется гневность в Аввакуме.
Он днями грезил о побеге —
О далях сумрачных дорожных,
О ширях голубых таежных,
О жизни там в труде и неге…
Порвал он с Леей и друзьями,
Их обвиняя, ей винясь,
И думал, думал… А ночами
Не думчив был влюбленный князь!
XV
Тогда она, кто всех уж ближе,
Его ко груди жмет лебяжьей
И чешет волос мягкий, рыжий,
Певуче величая: «Княже!»
Жалеет искренно, безгневно,
Что он, желанный, ясный, любый,
Слюбился с ней, мужичкой грубой,
Сама ж – горда, как королевна!
Румяным розаном и маком
Всегда так веет от нее!
И каждый поцелуй так лаком!
И вздох – как чарое питье!
XVI
Тянулися поста недели.
Весна не приходила долго.
Как вдруг к ним вести долетели,
Что тронулась в верховье Волга.
Дороги делалися пестры
От рыже-розовых проталин,
У теплых застрех и завалин
Носился клик касаток острый.
Всё глубже и оголубленней
Дышал высокий небосвод,
И вот пошел уж по Сухоне
Прозрачно-белый толстый лед.
XVII
Пронзительный и влажный ветер
Подул в излоги и услоны, —
И убрались березы ветви
Сережкою бледно-зеленой,
А вербы пурпурные прутья
Завились в белые барашки.
Журчали желтые овражки,
Вадьи синели на распутье,
И жаворонок трелил гордо
В лазоревейшие утра…
В одно такое утро твердо
Борис сказал себе: пора!
XVIII
Вошел он в девичью светлицу,
Боясь принять отказ печальный,
Но деву встретил светлолицей
И за работою пасхальной:
Она сидела, яйца крася
Шелками, лентой кармазинной,
Чтобы легли они в корзины,
Алея густо и цветяся…
И на вопрос его смущенный
Ответила, вся расцветя
Улыбкой дивной затаенной:
«Да! Я ношу твое дитя…»
XIX
Была Великая Суббота.
И в доме от зари рассветной
Все были заняты заботой
Предпраздничной и несуетной:
Кулич пекла старуха сладкий,
Старик для служб справлял кадило,
Одна из дочек блюда мыла,
Другая – чистила лампадки.
Ванильный, ладанный и вешний —
Чудесный запах полнил дом,
И красным воском рдел подсвешник
При аналое голубом.
XX
Потом в ночи, святой и вещей,
Полунощница шла в моленной, —
А князь, собрав бумаги, вещи,
Напевам тем внимал блаженно.
Потом христосовались чинно,
Потом степенно разговлялись, —
А Василиса, запечалясь,
Готовилась к путине длинной…
И вот они чрез двор затихший,
Где – голубая темнота,
Идут, бегут… И с ней, поникшей,
Сближает трижды он уста.
XXI
О этот поцелуй пасхальный,
Без страстности и без истомы,
Ты был как их привет прощальный
Для покидаемого дома!
В выси торжественно-замершей
Синели северные звезды.
Над головой темнели гнезда,
У ног их – ивовые верши…
