Имя, имя, вспомнить бы имя своё. Как зовут тебя, человек?
Из полумрака раздаётся смех. Но у меня нет сил на то, чтоб взглянуть на его источник.
Провода начинают светиться, заполняясь изнутри голубым цветом – словно сотни светлячков устремились по ним в моё нутро. И белые искры-молнии электрической змейкой, вспыхивающие, чтобы тут же угаснуть, обвили этот странный протез. Что-то хрустнуло, щёлкнуло ещё раз, и моя голова резко откинулась назад. Боль пронзила затылок и шею. Стальные створки заменили мне веки, закрыв глаза от реальности. И только боль пульсирует в темноте закрытых глаз красным пятном.
Я открыл глаза. Меня не было, я сам не существовал. Это тот самый полумрак, так чётко и верно очерчивающий скрытые в нём вещи, это он открыл глаза. И не было в нём моего тела, и не было в нём вещей. Фиолетово-синий шарик, стремящийся своими красками к абсолютной черноте одной своей половинкой и испускающий (или отражающий?) свет второй частью, проплывал во мне. Я был мраком, а этот шарик только своим присутствием делал меня полумраком.
Ничего не бывает половинным.
– Да будет свет! – голос из-за предела меня – мрака мягко царапнул слух. Свет появился… Он не уничтожил меня и не стал мной: за многие мили от фиолетово-синего шарика появился другой шар. Исполинский огненный бутон, излучающий живой свет. Он сам свет, и его свет смеётся надо мной – стариком Каином, мраком этого мира.
Всё встало на свои места… Мир внизу – мир живых вещей, давным-давно путём отбора, отмирания нежизнеспособных форм вещной жизни, этот мир населили только провода с их электрической кровью (или разумом?). Те же, кого в его, Каина, родном мирке, назвали бы людьми, деревьями, животными, насекомыми—здесь стали сгустками проводов. Длинные куски металла, искусно маскирующиеся под живые, биологические плетения.
– Вавилон, Вернувшийся, я называю его так, – и снова световой смех огненного шара.
– А кто ты? Нет, не говори, уже знаю. Я лежу там, внизу, в Вавилоне, и ты, о космосорожденная, говоришь со мной через него. Вещь говорит через вещи. Не возражай, ты – вещь, заключённая в металле. Наверно, в собрате моего ножа, только с куда большим по длине лезвием. Кто заключил тебя в нём? Люди? Твои дети?
– Народ, теперь мёртвый народ, Вернувшийся. Они верили в мою божественность, эти дети с четвёртого мира, названного ими Семице, идеальные.
– Иллидийцы. Так понимаю, те из них, кто остался на Вавилоне, не верят в тебя.
Смех огненной бурей первородного огня лепестками раскрывающегося бутона протянулся во все стороны от акоритовой звезды. Каков же гнев звезды-божества, если её смех способен стереть с лица Космоса целые планеты-миры? Редко смеются боги, и смех их невесел для смертных.
– Ты бессмертен, Вернувшийся, из какой темницы достал тебя Космос?
А, правда, из какой?
Расальхата, города забытых богов. Чую своим смолистым нутром, не хочешь и ты попасть туда, звезда, боишься.
– Че-ло-век. По-мо-ги-мне…
Была ли ночь ветреной и бурой? Но была она странной, была и прошла.
Иди и смотри.
Старик Каин поднимается с холодного пола. Не хрустят старческие кости, заменённые на живой металл – иллирон. Втягивают синеватые мишки под парой нечеловеческих глаз, и разглаживаются морщины – кожа теперь оптоволоконна. И кровь – горячий пуазон – растекается по вновь собранному телу библейского мифа. А впрочем, не знают в этом мире таких мифов, а если и знают, то тридцать три раза умолчат, прежде чем упомянуть первый нож-убийцу и державшую его руку.
