Голоса возрожденных - страница 35

По лицам подданных прошелся ужас, засев в каждом предательской дрожью.

– Но владыка! – воззвал к правителю кто-то из толпы. – Но среди них могут быть и орбу́ты, и сыновья высшей крови!

Фа́лкс ухмыльнулся.

– Вы хотите сохранить свою власть или нет?! Проклятый дух Ги́рды будет искать свое пристанище в любом недомогающем теле! Будь то раб или же сын высшей крови! – его глаза налились кровью. – Она ведь не разгоревшееся пламя восстания, что могло случиться! И если мы дадим ей шанс обрести плоть, то нас с вами ждет крах!

Больше Фа́лкс ничего не сказал, лишь поспешно занял свое место на троне и взмахом руки повелел всем разойтись. Приказ, павший на плечи орбртов наковальней, пришелся многим не по душе. Как они могли в угоду белокожему правителю пролить урпи́йскую кровь. В сакральных книгах огненных богов, дарованных народу, душа умершего блуждает в мире живых восемь дней, а потом продолжает путь в землях по ту сторону. И что же, любой заболевший в эти дни породнится со смертью? Перспектива была прескверной и обнажила «ахиллесову пяту» ослепшей власти. Сеять смуту среди своих – равноценно готовить почву для текущих восстаний. Теперь каждый отец будет прятать свое чадо, а каждая рабыня от ненависти примерять образ Ги́рды на себя.

Доски трещали, обнажая тьму, съевшую воздух, та разлеталась, завидев лучистое солнце, и по утвари, зажатой под прессом разрушения, можно было понять, где была кухня, кладовая и детские спальни. Жилища больше не было. Костяные хребты карателей потрудились и над тем, чтобы сравнять с землей всю восточную часть Ламуту́. Сотни ами́йцев остались без домов, а десятки других несчастных лишились и своих близких. Петита́та насчитала четырнадцать трупов, сложенных на песчаном побережье в ряд. Накрытые покрывалом смерти, они привлекали крикливых тупуи́нов и меньше белокрылых мануба́стов. Стервятники кружили над головами красноликих мальчишек, приставленных стеречь тела павших. Те бросали в птиц копья и орали бесноватыми зверьками, бегая то назад, то вперед. А когда воздух в их легких заканчивался, падали на песок и, запыхавшись, дышали. Для каждого покинувшего Думасти́рий убитые были большой потерей прошлой ночи, но если вспомнить число погибших под гнетом изумрудного Гива́ла, все эти жертвы томились, увы, незаметными крупицами на огненном песке. Откинув покрывало на одном из них, А́ккертон поморщился. Полтуловища бедолаги отсутствовало, другая окаменела ужасом, засевшим в стеклянных глазах.

– Почему их не было в Думасти́рии? – спросил он ами́й-ку, зависшую над плотью побагровевшей старухи.

Петита́та беззвучно плакала, явно признав в чертах женщины что-то родное.

Когда А́ккертон подошел к ней, он понял, по ком эти слезы. Это была ее бабушка, добровольно отдавшая свою жизнь во спасение молодых душ.

– Сизи́да, – вырвалось слюнями с ее губ. И даже руки возлюбленного, обогревшие девичьи плечи, не способны были прогнать подоспевшую боль.

На сиплый вой дочери подоспели родители. Десять тяжелых шагов сына к матери склонили ноги в коленях, сковав горло свинцовой дланью. Дышать было практически нечем, и Гурдоба́н дрогнул. Мать опустошенным взглядом созерцала небо, а на ее щеках засохла черная кровь. Осквернители тел – краснобрюхие мухи – залетали в приоткрытый рот и вылетали из раздутых ноздрей. Торговец, израненный утратой, распахнул уста, оголив клыкастые зубы, но звук так и не сошел с искривленных губ. Мужество, протекающее кровью по его венам, не позволило пролиться слезам. Мать взрастила его таким, но как же он мог упустить ее из виду. Все, кто вместе с ней взойдут на порог вечности, не будут забыты. Красные фи́рты сложат песни о храбрецах и воспоют у ночных костров. Но это не может быть облегчением.