– Артерию-то я сшила, – помрачнела Чикина, – уже как пять лун прошло, теперь, когда мазь сняла воспаление тканей, залатала рану, но, о великий старейшина Кэра-ба́та, он останется нем до конца отведенных ему дней. Такие повреждения обычно приводят к смерти, – она окунула руки в чан с теплой водой, и кровь, засохшая на коже, растворилась.
– Сколько? – спросил старик, поглядывая то на старуху, то на Са́биса, застывшего с кочергой у очага.
Чикина помедлила с ответом, обтирая толстые персты об повязанный на бедрах синий фартук. Желтый свет ламповой лучины слегка потускнел, и ее глаза накрыла подоспевшая тень. Но губы еще было видно.
– Восемнадцать изумрудных пет, – ответила она. – Знаю, что дорого, – развела руки по сторонам, – но мой труд, сами знаете, жестоко наказуем. Вчера вот только Га́рпиновские псы пришли за юной Кинзи, а она была осторожнее всех. Говорят, казнят ее прямо на площади за то, что возомнила себя равной шестипалому Богу.
– Да, я слышал, – помрачнел Армахи́л. – Не верится, что сам когда-то осуждал такой дар. Са́бис, принеси вознаграждение.
Юнец прошмыгнул из малой гостиной в небольшую спаленку, где вынул из ветхого комода шкатулку, украшенную кристаллами я́шры. Она сияла десятком янтарных кристаллов, озаривших его гладкую кожу. Откинув лучистую крышку, пальцы правой руки сомкнулись в кулак, глубокому взгляду предстало двадцать изумрудных пет, и не петой больше. Все, что было выручено за узорную черную мантию и кожаные сандалии.
– «Прискорбно мало, – подумал парень. – Я должен найти заработок».
Через минуту в ладони старухи зеленела горсть наполированных пет, а на лице показалась полусгнившая улыбка.
– Через черный ход, – попросил ее Армахи́л. – Нынче выходить вот так на порог опасно.
Старуха покивала седой головой, снимая промокший от воды фартук. Ее взгляд еще раз упал на мужчину, лежавшего без сознания на койке, пятисантиметровый шов, глаза, заплывшие темными кругами, и ушел в сторону зияющего в полу погреба. Именно там, под землей, и пролегал черный ход. Этим путем она и пришла сюда, пробираясь меж глиняных стен, поросших древесными корнями. Старуха, покряхтев, ступила ногой на деревянную ступень, другая за ней, и седая голова скрылась в темноте открытого люка.
Оставшиеся переглянулись. Армахи́л сразу прочитал во взгляде паренька бедственность их положения.
– Что? – спросил он. – Выгреб подчистую?
Он доковылял до пуфа у открытого очага, присел и расправил перед огнем старческие ладони.
– Совсем недавно на этих пальцах красовались именные перстни, – продолжил он говорить. – Зеленый перстень был фамильным. Мой отец, ри́хт Оргу́нский, оберегал его всю жизнь, а после смерти вместе с остальным имуществом перстень достался мне. Но надеть я его смог только после того, как сбежал из оков сици́лского зи́рда. Сколько нам за него дали?
– Двадцать пять пет, – ответил Са́бис, подойдя к нему поближе. – Может быть, стоит все же попросить помощи у королевы? Или у вашего друга старосты Ми́рдо. Вы и так уже распродали все памятные вещи.
– Не все, – ответил старик. – В Бату́ре, в моей опочивальне, имеется множество ценных вещей.
– Разве их не изъяли вместе с должностью лидера Кэра-ба́та? – спросил юноша, принявшись разминать старческие плечи.
Армахи́л почти застонал, ему так давно не разминали старые кости.
– По-твоему, казна королевства пополняется из личных вещей членов совета? – улыбнулся старик. – Если бы было так, я бы потерял все уважение к правителям.
