Слегка запыхавшись после бега, я остановилась перед большой дверью в спальню Марджори. Это была единственная дверь в нашем старом доме, которую мы не меняли. Дверь из массива дуба, выкрашенная в тон с полом в темный цвет, была той же толщины, что и стена, и могла спокойно выдержать натиск и полчищ варваров, и таранов, и маленьких сестричек. Дверь в спальню Марджори сильно отличалась от моей дверки-дешевки из пиломатериалов, которую с разрешения родителей я могла украшать и осквернять на свое усмотрение.
Ну и что с того, что это дуб? Так как это была суббота, я имела полное право в рамках четко обозначенных нами в ходе долгих дискуссий договоренностей постучаться в дверь к Марджори. Я так и сделала. Поднеся сложенную в рупор руку ко рту, я прокричала в замочную скважину:
– Читать пора! Ты мне обещала вчера!
До меня донесся ее пронзительный смех. Она, казалось, была в восторге, что ей что-то сойдет с рук.
– Что тут смешного? – Я грозно нахмурилась. Все внутри меня как-то неприятно сжалось. Дверь, видимо, была забаррикадирована, потому что она решила подшутить надо мной, писать со мной новый сюжет она явно не собиралась. Я снова выкрикнула: – Ты же обещала!
Марджори наконец ответила своим обычным голосом, от которого уже не было того впечатления, как от смеха, звучавшего, будто бы она надышалась гелием.
– Ладно, ладно. Проходите, мисс Мерри.
Я позволила себе небольшой победоносный танец, который я подсмотрела у Губки Боба. «Ура! Ух!». Я прижала книгу подбородком и удерживала ее у груди локтями, поскольку уронить ценный груз на пол я не хотела (плохая примета для книг). Для поворота дверной ручки мне нужны были обе руки. Потребовалось более одного удара плечом в неподатливую дверь и, наконец, под звуки моего собственного кряхтения я все же пробилась внутрь спальни.
Поскольку я была убеждена, что буду такой же, как Марджори, когда вырасту, посещение ее комнаты казалось мне взглядом в мое собственное будущее, которое походило на живую карту с постоянно меняющимися очертаниями. Марджори все время переставляла местами кровать, комод, письменный стол, разнообразные книжные шкафы и ящики из-под молочных бутылок, которые служили хранилищами новейших атрибутов ее жизни. Она также меняла местами постеры, календарь и украшения в виде небесных тел на стенах. Следуя примеру сестры, я каждый раз устраивала перестановку и в моем картонном домике. Правда, ей я об этом никогда не рассказывала.
В ту субботу кровать в комнате Марджори была задвинута до самого упора в дальний угол, прямо под единственное окошко в комнате, где вместо занавесок уже висела простая тонкая кружевная завеса белого цвета. Наложенные друг на друга постеры неаккуратно висели в произвольном порядке на стене напротив ее кровати. Все остальные стены были голые. Ее комод и зеркало были сдвинуты в другой угол, а книжные шкафы, прикроватная тумбочка и ящики из-под бутылок с молоком расставлены по оставшимся углам так, что середина комнаты оставалась полностью свободной от вещей. На чертеже обстановка комнаты была бы похожа на букву «X», но без крестика по центру.
Я медленно вошла в комнату на цыпочках, чтобы не задеть ненароком какую-нибудь невидимую мину замедленного действия и вызвать гнев Марджори, перемены настроения которой было все сложнее предугадывать. Любая предполагаемая провинность с моей стороны могла привести к ссоре, которая заканчивалась или слезами и моим бегством в картонный домик, или грубоватыми попытками папы выступить посредником между мной и сестрой. Папины увещевания обычно сводились к тому, что он орал громче и дольше нас обеих (в этом ему равных не было). Я остановилась посередине комнаты, ровно по центру «X». Мое сердце громыхало, как попавшая в сушилку монетка. Но я получала несказанное удовольствие от каждой секунды происходящего.
