Доместик остановил коня.
– Дайте мне свету! – крикнул он.
Несколько воинов приблизили к нему факелы. При этом чадном и смоляном огне Варда Склир прочел письмо. Он поднял руку:
– За мной, схоларии!
Мы все побежали за его конем. Воины выкрикивали ругательства. Несколько раз до моих ушей долетало имя евнуха, сопровождаемое самыми нелестными эпитетами. Ненависть к этому человеку в народе была велика.
– Старая лиса! Жирная рожа! Отравитель! – кричали воины.
Другие ругательства были слишком площадными, чтобы их можно было здесь привести.
Дворец наполнился народом. Варяги пропустили схолариев и, оттиснутые к стене, мрачно стояли, опираясь на свои секиры. Факелы чадили в прекрасных залах. На одно только мгновение я увидел растерянного евнуха. Как Иуда, он лобзал доместика, плакал у него на груди. Вырвавшись из его объятий, Склир кинулся во внутренние покои и, гремя латами, упал ниц на мраморный пол перед лицом господина. Василий пылающими глазами смотрел на нас. Вокруг базилевса столпились его юные друзья. Уже льстецы взирали на юношу, как на бога, теснились к нему, чтобы лобзать край его одежды, плакали от умиления. Тело блаженнопочившего Иоанна остывало, покинутое всеми в ту страшную ночь.
– Патриарх! Патриарх! – послышались голоса.
Патриарх, ведомый под руки иподиаконами, в длинной лиловой мантии, появился среди оружия и факелов и преклонил колена перед новым господином мира. Воины грубыми, непривычными к пению голосами затянули:
– Многая лета! Многая лета! Автократор ромейский…
Случай или воля Провидения? С той памятной ночи я вошел в доверие к Василию. Он приблизил меня к себе, и вот я стал делить его воинские предприятия. Я полюбил эту жизнь, полную перемен, волнений, глубокого дыхания на поле сражения, ветра и запаха конского пота. Мое сердце не отвращалось от крови, пролитой в битве, от гор трупов после победы, и рука не дрожала, когда надо было обнажить меч. Но не хочу возомнить себя героем. Одно дело стоять в первых рядах и рубить секирой, другое – принимать участие в военном совете или сидеть на коне за нерушимой стеной воинов, прикрывающих тебя щитами.
Евнух Василий уцелел, зубами держался за власть, лукавил, ублажал молодых базилевсов и соблазнял молоденькими иверийскими наложницами. Константин подрастал и вполне удовлетворялся любовью и охотой. Василий с каждым годом все больше мрачнел, все чаще метал молнии из голубых глаз, все крепче сжимал в руках кормило ромейского корабля. Все внимание он обратил на войну и приготовление к походам, предоставив ведение запутанных государственных дел евнуху. Но ради чего, спрашивал я часто себя, цепляется за власть паракимомен? Не ради же одного корыстолюбия? Должно быть, вкусившему власти уже трудно оторваться от этой сладостной чаши. Каждый мнит себя гением и спасителем отечества.
Сколько событий совершилось за эти годы! Когда евнух заподозрил в противогосударственных замыслах Варду Склира, героя событий под Адрианополем, победителя руссов, прекрасного тактика, но беспокойного человека, он лишил его звания доместика и сделал стратегом отдаленной Месопотамской фемы. Обиженный полководец поднял восстание. Пришлось вызвать из тихого хиосского монастыря его личного врага и соперника Варду Фоку. На павкалийской долине разыгралось решительное сражение, в котором лилась с обеих сторон кровь ромеев. В это же время сарацины вторглись в наши италийские владения. Мизия глухо волновалась.
