– Да, пусть плачут! Наши страдания на земле – временны и преходящи. Что боль? Важно не самое страдание, а цель, ради которой его претерпевают. Страдания всегда на пользу христианину. Нельзя без страданий служить великому делу…
– А где же завещанная нам милость к падшим и убогим? – спросил с мягкой улыбкой Феофилакт.
– Пусть страдают! И бедные, и богатые, – сказал я в сердцах, – сейчас нам не до них. Ты видишь, все рушится под нашими ногами! Что представляет собой жизнь людей? Жрут, спят, торгуют, удовлетворяют свои естественные потребности, рыгают, сплетничают и хрюкают у корыта, а уверены, что они – венец творения.
– Жестокое у тебя сердце, патриций!
– А почему же они не хотят оторваться от корыта с помоями? Почему они не желают напрячь мышцы и стать в наши ряды? Только воины достойны преклонения. Помнишь, Никифор Фока требовал от церкви, чтобы были причислены к лику святых все павшие на поле битвы? Церковь отказала ему. Епископы говорили, что среди павших были грешники и, может быть, даже еретики. А по-моему, кровь смывает все грехи. Подвиг воина, отдавшего свою жизнь за других, выше, чем молитвы постника. Слишком высока цель, за которую мы проливаем кровь.
– Какая цель?
Мне трудно было объяснить Феофилакту обыкновенными словами то необыкновенное, что представлялось мне, когда я думал о великом. Димитрий Ангел выразил бы это лучше, чем я.
Я не привык принимать участие в спорах, но, сделав усилие, сказал:
– Цель наших страданий, чтобы не погас на земле свет небес, чтобы человеческая душа внимала громам небесным. Предположим, что все несправедливости разрешены, все люди сыты, нет бедных, слепым возвращено зрение, а безногим способность ходить. Этого мало для души. Если не будет у них в душе беспокойства, то какой прок в этих людях? Лучше страдать, чем жиреть в благополучии…
– Жестокое у тебя сердце, – повторил Феофилакт.
– Человеческие слабости сделали его жестоким.
– Надо пожалеть слабых…
Никифору стало скучно. Блаженно потягиваясь, он зевнул и проговорил сквозь зевоту:
– Хотел бы я знать, что происходит теперь под стенами Херсонеса. Только бы не опоздать.
Монах вздохнул и отошел. Я кинул ему вслед:
– А они нас жалеют, когда мы погибаем?
Уже корабли приближались к цели путешествия. По ночам я стоял на помосте и всматривался в небесные светила. Думал ли я, изучая астрономию в обсерваториях Трапезонда, что это знание может пригодится мне для вождения кораблей!
Звезды сияли. Я без труда находил среди них Колесницы. Проводя по своду небес умственные линии, я определял Полярную Звезду. На нее мы держали путь, она стояла над Херсонесом.
Звезды вращались в эфирных сферах, бледнели к утру. Глядя на них, я спрашивал себя: что двигает моими поступками? Корысть, честолюбие или помысли о вечном спасении? Даже наедине с собой я не находил ответа.
Все человеческие слабости мне не чужды. Почему же я укоряю других?
За что? За то, что они трусливы, дрожат за свою жизнь, боятся больше всего на земле смерти. Я не боялся смерти. Чем дольше я жил, тем яснее было для меня, что важна не сама жизнь, а то, ради чего живешь на земле. Вместе со звездами сияли глаза Анны. И опять я не знал, несчастье или радость упали на меня вместе с этими глазами? Покой был потерян навеки. Но была такая сладость в этом беспокойстве, что я готов был благодарить небо за ниспосланное мне страдание.
На следующее утро меня разбудил топот босых ног над головою. Я спал, утомленный ночным бдением, а наверху слышались взволнованные крики. На лестнице сначала показались черные башмаки магистра, потом его толстое брюхо, потом Леонтий наклонился и сказал:
