У Анны началась лихорадка, бурная, как летняя гроза. Через час ее кожа уже сплошь покрылась красными пятнами и казалась такой горячей, что к ней было страшно прикоснуться. Луиза и Хендрик обтирали ее губками, намоченными в холодной воде из озера.
– Держись, моя любимая, будь сильной, – шептал жене Хендрик, когда та металась и стонала.
Постель насквозь промокла от ее пота.
– Господь защитит тебя…
Они по очереди сидели рядом с ней всю ночь, но на рассвете Луиза громко позвала отца. Когда он поднялся в комнату, Луиза показала на нижнюю часть тела матери, подняв покрывало. По обе стороны на бедрах, начиная от живота, появились чудовищные карбункулы размером с кулак Луизы. Они были твердыми, как камни, и ярко-багровыми, даже фиолетовыми, как спелые сливы.
– Бубоны… – выдохнул Хендрик.
Он коснулся одного. Анна отчаянно закричала при его легком прикосновении, из ее живота вырвались газы и желтый жидкий стул, намочивший простыни.
Хендрик и Луиза подняли ее с вонючей постели и положили на чистый тюфяк на полу. К вечеру боль стала такой сильной и непрерывной, что Хендрик уже просто не в силах был выносить крики жены. Его синие глаза налились кровью.
– Принеси мою бритву! – приказал он Луизе.
Она побежала к раковине умывальника в углу спальни и принесла бритву с прекрасной рукояткой из перламутра. Луизе всегда нравилось смотреть, как ее отец по утрам бреет щеки, потом вытирает мыльную пену с прямого блестящего лезвия.
– Что ты хочешь сделать, папа? – спросила она, видя, как он правит бритву на кожаном ремне.
– Мы должны выпустить яд. Он убивает твою мать. Держи ее покрепче!
Луиза осторожно взяла мать за руки:
– Все будет хорошо, мама. Папа тебе поможет.
Хендрик снял черный сюртук и, оставшись в одной белой рубашке, вернулся к кровати. Он сел на ноги жены, чтобы удержать их. Пот заливал его щеки, рука отчаянно дрожала, когда он прижал бритву к багровой припухлости в ее паху.
– Прости меня, милостивый Господь! – прошептал он и взрезал карбункул.
В первое мгновение ничего не происходило, а потом из глубокой раны хлынули черная кровь и желтый гной. Они забрызгали впереди рубашку Хендрика и даже попали на низкий потолок спальни над его головой.
Спина Анны выгнулась дугой, и Луиза отлетела к стене. Хендрик отскочил в угол, ошеломленный силой судорог жены. Анна извивалась, вертелась и кричала, ее лицо превратилось в ужасную маску. Луиза в страхе зажала рот ладонями, чтобы не закричать самой; она видела, как из раны мощными ритмичными фонтанами вырывалась кровь, теперь уже красная. Но постепенно кровотечение ослабело, агония Анны затихла. Она уже не кричала, а просто замерла, смертельно побледнев, в расползавшейся луже крови.
Луиза осторожно подошла к ней и коснулась ее руки:
– Мама, теперь все в порядке. Папа выпустил яд. Ты скоро поправишься.
Потом она посмотрела через комнату на отца. Она никогда не видела его таким: он плакал, его губы обвисли, на подбородок стекала слюна.
– Не плачь, папа, – прошептала Луиза. – Она скоро очнется.
Но Анна так и не очнулась.
Отец Луизы взял в сарае лопату и ушел в конец фруктового сада. Он начал копать яму в мягкой земле под большой яблоней. Только к середине дня могила стала достаточно глубокой. Он вернулся в дом, и его глаза были пустыми, как небо над головой. Он был измучен, руки у него дрожали. Луиза помогла ему завернуть Анну в пропитанную кровью простыню и пошла рядом с отцом, когда он понес свою жену через сад. Положив завернутое тело возле могилы, он спрыгнул вниз. Потом потянулся к Анне и опустил ее в яму. Уложив жену на влажную землю, пахнувшую грибами, он выбрался обратно и взялся за лопату.
