Голубой Майзл. Роман-сюита - страница 2

Через день я уже выехал на своём «Форде» в сторону Парижа. Ты же знаешь, самолеты – это не моё. Я потратил на дорогу два дня, правда, глазея по сторонам и останавливаясь по наитию где попало по нашей старой недоброй привычке.

Художник оказался милым таким дядечкой средних лет и комплекции, весьма радушным, но явно угнетённым всей этой мистикой. Сис, ты бы видела его студию на окраине Парижа! Чердак, точнее, переделанный под мастерскую верхний этаж с окнами в небо, подобный тем, что сейчас в Праге расходятся как пирожки. Посидели, выпили, конечно, по бокалу какого-то красного вина, ты же знаешь, я в них разбираюсь как папа римский в рэпе, вот виски – это да, это моё. Он достал портрет из стопки картин, приготовленных для выставки, и ушёл, оставив нас с ним tête-à-tête2.

Портрет в реальности был ещё красивее, чем на фотографии. Голубой доминирующий оттенок оказался вживую даже не голубым – принтер да и монитор меня тут подвели. Знаешь, есть такой цвет без названия у снега или даже, скорее, у инея при сильном-сильном морозе, что-то между бледно-лунным и ледяным. Ну, и глаза… Ещё сильнее наблюдали, до мурашек. Посмотрел его и убрал – выдержать же было невозможно. Понимаешь, что значит для меня вдруг тихо поехать крышей? Вот-вот! Позвал я нашего художника. Допили бутылку, о портрете молчок, как будто я просто погулять вышел. Он, наверное, и сам по моим глазам уже понял, что тему лучше не педалировать. Но потом, правда, ближе ко дну бутылки, выдал свой секрет. Представляешь, как оказалось, он все портреты не с живых людей пишет и даже не из головы выдумывает. Наш модернист ходит по блошиным рынкам и скупает там приглянувшиеся старые фотографии на развалах. Потом на проекторе их прямо на холст высвечивает и аккуратно обрисовывает. Вот лучше, Сис, я бы это и не знал. Это как зайти случайно на кухню в любимом китайском ресторане. Ну, да не в этом дело… Так вот, смотрю – несёт он мне какую-то фотографию. Видно, что старая, даже на картонке твёрдой – знаешь, такие раньше делали кабинетные снимки, – а на фотографии наша дама с портрета. Конечно, на фоне какой-то обычной студийной комнаты. Отдам ему должное – нарисовал, точнее, обрисовал он её гениально: и руки, и костюм, и, конечно, глаза – в точности всё передал. То, что раскрасил и планету пририсовал, так это он так своё творческое начало проявил. Но цвет я бы и сам такой выбрал. Тут мы бы с ним совпали. А теперь главное. Повертел я карточку, и знаешь, что обнаружил? Сидишь? Что снята она в мастерской на Широкой улице в Праге! Слышишь? В Праге! И год там написан – 1940-й.

В гостинице я уже более подробно всё рассмотрел. Да, забыл сказать – отдал он мне эту фотографию, хоть я и не просил. С лупой я узнал много нового, обожаю рассматривать детали, ты же знаешь. Ну, во-первых, адрес – Широкая, 25. Во-вторых, чернилами в правом углу были какие-то цифры и буквы, и, в-третьих, главное – дама с фотографии, слава богу, на меня уже не смотрела. Точнее, чтоб не вызывать у тебя беспокойство за мои когнитивные способности, она за мной уже не наблюдала. Сис, не переживай, я всё ещё нормальный. Я вообще в дальнейшем просто посчитал это наваждением, если бы не… Терпи и слушай дальше.

Знаешь, Сис, куда я наведался по приезду в Прагу? Спрашиваю и сам отвечаю – пошёл искать фотоателье на Широкой. Ну, скажи, я нормальный? Там, конечно, его уже нет. Это так, для ориентировки на местности. По этому адресу находился только милый бутик со всякими дизайнерскими побрякушками и рыжая девушка в таком длинном, как туника, балахоне в качестве продавца. Этот тип инопланетянок тебе должен быть знаком – с косичкой на одну сторону, выдающимися оттопыренными ушками и пирсингом в носу. Она была со мной сама любезность. Уверен, я ей сразу приглянулся – мы же с тобой красавцы, дорогая моя копия, но особливо я, конечно. Это чудо дало мне телефон владельца дома. А-а-а, я слышу, у тебя вопрос – зачем мне это было нужно? Вот клянусь, Сис, не знаю, не знаю, зачем.