Голые среди волков - страница 41

В канцелярии Гефель не стал распространяться об изменившейся ситуации. Ребенок останется на складе, все понемногу улаживается, объяснил он, многозначительно кивнув в сторону кабинета Цвайлинга.

– В лагере не болтайте о том, что у нас тут…

Конец фразы он заменил выразительным жестом. Этим все было сказано.

Один только Розе заворчал, ему это не понравилось. Пиппиг пришел как раз, когда заключенные ополчились на Розе и перешли к оскорблениям:

– Ах ты, слюнтяй! Паразит! Мусульманин! Только попробуй проболтаться кому-нибудь, и мы тебя так отделаем!

Пиппиг протиснулся сквозь толпу разъяренных заключенных.

– Что тебе сделал этот ребенок? – спросил он Розе, который, в отличие от остальных, сидел за столом и демонстративно работал.

Розе враждебно взглянул на Пиппига.

– Ничего он мне не сделал, – возразил он, – но когда это выйдет наружу…

Пиппиг непринужденно склонился над письменным столом Розе.

– Если это выйдет наружу, значит, один из нас проболтался…

– Ты что, на меня намекаешь? – возмутился Розе.

В ответ Пиппиг многозначительно ухмыльнулся.

Гефель не хотел, чтобы между этими двоими дошло до ссоры. Оттеснив Пиппига в сторону, он сказал примирительно:

– Да не бойся ты так, Аугуст, доверься нам.

Остальные не отступались:

– Если с нами слишком опасно, он может поискать себе другое место!

– Я не дам себя прогнать! – бурно запротестовал Розе.

На что некоторые из заключенных презрительно рассмеялись:

– Конечно, он рад, что нашел себе здесь тепленькое местечко.

– Я всего лишь выполняю свою работу! Ясно вам? – Розе привстал и ударил кулаком по столу.

Ссора становилась опасной.

– Никто тебя не прогоняет, – Гефель усадил Розе обратно на стул. – Спокойно, товарищи! Розе не доносчик.

– Зато слюнтяй, – продолжали издеваться они.

Жест Гефеля смягчил Розе. С мрачным видом он вернулся к работе. Только руки дрожали, когда он писал.

По окончании работы в блоке Гефель сидел в канцелярии за столом. Пиппига не было. Многие уже улеглись спать. Позади Гефеля, сгрудившись в кучку, несколько человек перешептывались.

У капо вещевого склада путались мысли, теснило грудь. Как все сложно! Он подпер голову руками и закрыл глаза. Бохову придется дать отчет, это ясно. Хватит ли у него мужества на это? Может, надо было спрятать ребенка и никому об этом не говорить? Ни Бохову, ни Кремеру? Унылые думы одолевали Гефеля. Но вот до его слуха долетел шепот.

У Оппенгейма американцы создали новое предмостное укрепление. Танки прорвались на восток! Их авангарды достигли Майна у Ганау и Ашаффенбурга. Восточнее Бонна маневренные бои. Гарнизон Кобленца отведен на восточный берег. В Бингене уличные бои.

Гефель прислушался. Вот они уже где! Как быстро!

«Ребенка просто надо спрятать…» – шептал ему внутренний голос. Он открыл глаза.

Действовал ли он хладнокровно и разумно? Он последовал велению сердца. Не устоял под напором чувств. Значит, сердце оказалось сильнее рассудка? И одновременно он задумался: а у Бохова, получается, рассудок сильнее сердца?

Чувство – рассудок, рассудок – чувство…

Думы Гефеля скользили, как корабль без руля. Измученный, он придумывал себе тысячу оправданий. Что бы он сделал, если бы увидел в реке тонувшего ребенка? Конечно, не задумываясь, бросился бы в быстрину, и ничто не могло бы быть более естественным. Разве не чувствовал бы он то же гнетущее чувство вины, пройди он как трус мимо тонущего ребенка, заботясь лишь о собственной безопасности? То же чувство вины, которое испытывал перед ребенком, спрятанным в том углу, когда еще был готов выполнить приказ Бохова? Разве не появился бы из глубины и безмолвия перст, указующий на него?