Голые среди волков - страница 45

– Черт знает что! – ворчал Кремер, метаясь по комнате и проклиная себя и все на свете. Ему не хотелось уступать Гефелю. – Допустим, мы ничего не скажем Бохову. Что тогда? Что?

Это было уже почти согласие! Гефель обрадованно протянул руки, словно желая обнять Кремера, но тот увернулся и крикнул:

– Ребенка убрать со склада и подальше!

– Куда? – спросил Гефель.

– Вот именно – куда? Видишь, что ты натворил? Куда же его приткнуть? Главное, подальше от тебя и от проклятого Цвайлинга, в такое место, куда не заглядывают эсэсовцы.

Таким местом – и единственным – был инфекционный барак в Малом лагере. Все эсэсовцы обходили его стороной, опасаясь подхватить брюшной или сыпной тиф.

Кремер остановился перед Гефелем и твердо посмотрел на него.

– Шестьдесят первый блок, – лаконично изрек он.

– В инфекционный барак? – ужаснулся Гефель. – Ни в коем случае!

– Не спорь! – Кремер решительно отверг возражения Гефеля. – Ребенок отправится в шестьдесят первый блок – и точка! – Говоря это, Кремер старался убедить самого себя в правильности решения. – Санитары-поляки живут там месяцами, и никто из них не заразился. Они молодцы. О ребенке они позаботятся, будь спокоен. Это же их дитя, польское… Или прикажешь спрятать его здесь, в корзинке для бумаг, а?

Гефель молчал, кусая губы. А Кремер бушевал:

– Другого выхода нет. Баста! Хватит и того, что ты втянул меня в эту историю. И в любом случае это лучше, чем Берген-Бельзен. Так что без фокусов! Ребенка поместить в шестьдесят первом. Я поговорю с польским старостой блока и прослежу, чтобы о детеныше позаботились.

Гефель задумался. Все-таки это лучше, чем Берген-Бельзен. Он взглянул на Кремера.

– А Бохов?

Кремер рассердился.

– Я думал, это наше дело? Разве ты не так сказал?

Гефель молча кивнул, у него уже не было сил радоваться.

Цвайлинг жил в стороне от лагеря, в красивом поселке, построенном заключенными для эсэсовцев. Два года назад он женился, и его двадцатипятилетняя супруга Гортензия – полногрудая, пышущая здоровьем женщина – стала предметом тайной зависти многих шарфюреров в поселке. Однако брак по разным причинам не принес Цвайлингу счастья. Шикарный мундир когда-то пленил воображение Гортензии, но в последние месяцы она убедилась, что за эффектной декорацией скрывается пустой и слабовольный субъект. Гортензия в мечтах уже не раз сравнивала своего муженька с подтянутым гауптштурмфюрером Клуттигом, который, правда, был некрасив, зато мужествен. В результате этих сравнений на долю Цвайлинга оставались только презрение и пренебрежение. Семейная жизнь становилась все более скучной и безрадостной, и супругам было почти не о чем говорить. Но не это в первую очередь печалило жену Цвайлинга. Гортензия оставалась бездетной. Врач ничем не мог помочь – внутренние спайки препятствовали зачатию. Женщина не желала с этим мириться и мысленно во всем винила узкогрудого мужа, который своим дряблым телом и бледной кожей так невыгодно отличался от нее. Неудовлетворенность семейной жизнью ожесточила Гортензию, и нередко в постели она бесцеремонно отталкивала мужа: «Ах, оставь!» Но иногда из жалости она безрадостно допускала его к себе, и он как обласканный песик уползал потом в свою постель. Хозяйство Гортензия вела самостоятельно и не позволяла Цвайлингу вмешиваться, да и вообще все делала по-своему, не спрашивая мнения мужа.

В этот вечер Гортензия сидела в столовой перед буфетом и укладывала в ящик фарфоровую посуду, заботливо обертывая каждую вещь газетой.