Егор Дмитриевич, машинально задрав губу, вытянул шею, чтобы быть чуть дальше от неё. Прекратив смеяться, женщина вновь заговорила:
– Если соль будет нужна или лаврушка, заходи, – добавила она и вновь истерически засмеялась.
– Чего смеёмся? – спросил Гомозин.
– А потому что смешной.
– Я смешной?
– Ну не я же, – сказала женщина. Егор Дмитриевич искренне усмехнулся. Ей показалось это жестом одобрения. – Я Лена. – Она протянула ему руку.
– Надо же. – Лицо Егора Дмитриевича перестало улыбаться.
– Елена, если хотите, – добавила она гнусаво – возможно, ей казалось, что так разговаривает интеллигенция.
– Егор, – отозвался Гомозин и пожал костлявую руку.
– Откуда будешь такой, Егор? Старушкин сын?
– Тёти Лиды.
– Ну Тёти Лиды, – поправилась она. – Чего приехал?
– Лена, я покурил, – сказал Егор Дмитриевич и, потушив окурок о кирпич дома, кинул его в урну. – Пойду домой. Заходишь?
– Захожу, – обиженно сказала она и, затушив бычок сапогом, прошла за Гомозиным в подъезд.
Подойдя к своей двери, Егор Дмитриевич остановился.
– Чего в слезах вся? – нехотя спросил он из вежливости.
– Это дождь, – отозвалась женщина, медленно открывая свою дверь ключом.
– Понятно, – сказал Гомозин и шагнул в квартиру.
– Из-за мужика, – решилась Лена.
– Все мужики козлы, – отозвался Гомозин и, зайдя в прихожую, закрыл за собой дверь.
С неприятным впечатлением он, раздевшись, прошёл на кухню и, думая о своём, просидел там до вечера, пока старики не проснулись.
Гомозину, помимо прочего, вспомнилась одна история из детства. Щурясь, кусая губы, он воспроизводил в сознании отчётливые образы. Его одолевали разные чувства: он то злился на себя и не мог остановиться, то ухмылялся, что наивная детская шалость до сих пор совестит его.
Училась с ним в классе девочка. Звали её Алёной. Была она не по годам строгая в поведении, замкнутая и дисциплинированная. Форма всегда выглаженная, ногти подстрижены, волосы чистые, ухоженные, убранные, учебники все в обложках, без клякс и пометок, все тетрадки исписаны красивым каллиграфическим почерком, разноцветными схемами и таблицами. Алёна не была отличницей, но очень старалась учиться и понимать; однако понимать ей удавалось нечасто, и поэтому она просто дотошно зубрила. Обычно она сидела за партой одна, строго сложив перед собой руки и вытянув спину. Подсаживались к ней редко, в основном девочки на время контрольных. Дружбу с Алёной водили поверхностную, лишь для того, чтобы поддерживать какое-никакое приятельство, позволяющее списывать у неё домашние и проверочные работы. Она не была красавицей, поэтому мальчики её особенно не дразнили, а если и дразнили, то быстро прекращали нападки, потому что она на них никак не реагировала.
И вот однажды (было это не то в пятом, не то в шестом классе) Гомозина, вечного обитателя задних парт, учительница биологии пересадила за вторую, чтобы он был у неё на виду, и сказала, чтобы он и впредь садился на это место. Ослушаться учительницу он не мог, а она вечно напоминала ему о новом месте и не начинала урок, пока он не пересаживался. Гомозина и его друга, соседа по последней парте, вечно смеющегося Славу Хомякова этот расклад не устраивал, но совестливые одноклассники наседали на них и уговаривали Егора пересесть. «Тебе сложно, что ли?» – говорили они, а он стоял, пряча улыбающиеся глаза, и тихонько посмеивался со Славой. В течение пяти минут он всё же сдавался, недовольно проходил к своей второй парте и урок возобновлялся. Учительница, Клавдия Георгиевна, вечно задерживала класс после звонка и рекомендовала все жалобы направлять в адрес Гомозина. Так он под давлением небезразличных учащихся постепенно перебрался за вторую парту. Скоро к нему подоспел и Слава. Клавдия Георгиевна к гулу, смеху и всяким стукам, доносящимся со стороны Гомозина, стала относиться лояльнее, потому что он был «на виду».
