– А ты говоришь, мать рассказывала про тебя, – захохотал Николай Иванович.
– А то она знает? – улыбнулся Гомозин. – Это я вам чего-то разбалтываю.
– У нас с тобой солидарность. Я могила, – заверил старик. – Ну и что ж там дальше?
– А дальше работать как-то надо. А какой из меня водитель без прав? Пошёл в итоге на повышение. Так меня Андрей не хотел отпускать, что сделал меня директором. Сам он теперь совсем ничего не делал, только деньги считал. А я, пока возил его, опыта набрался и уже понимал, что и как устроено. И вот теперь за него искал заказчиков, подрядчиков, следил за объектами, нанимал сотрудников, увольнял – в общем, директорствовал. И первые полтора года меня возил какой-то мальчик. Потом стал сам. И стали мы с Андреем коллегами, почти совладельцами. Больше пятнадцати лет я у него работал, и вот – всё.
– И что теперь будешь делать? – поинтересовался Николай Иванович.
– А не знаю. Свободой пока наслаждаюсь. В себе разберусь. Лены когда не стало, я же с головой в работу ушёл. Лишь бы не думать ни о чём. И это, знаете, помогает со стрессом справиться. Только об одном думаешь, только работа и есть. Мы тогда за первый год на сто сорок процентов выросли – так я пахал. А теперь, когда я не работаю, те чувства повсплывали; будто я от них тогда не избавился, а законсервировал.
Гомозин сам себе удивлялся, что выбалтывает сокровенное малознакомому мужчине. Он много лет ни с кем не делился своими переживаниями, а теперь всё за десять минут выболтал, и Николай Иванович показался ему невероятно близким, чуть ли не родным человеком.
– Я тебя, наверное, расстрою, но оно никогда не уйдёт. Притупится разве что, но останется навсегда. Даже когда найдёшь себе новую невесту, будешь мучиться и вспоминать её, – ответил Николай Иванович.
– Оно мне и не нужно, чтобы уходило, – заулыбался Гомозин.
– Я вот в театре занимаюсь, чтобы в себе как-то разбираться, – поглядев в сосредоточенное лицо собеседника, сказал Николай Иванович. – Видишь как: восьмой десяток – а всё ходунки нужны.
– На спектакли ходите? – уточнил Егор Дмитриевич.
– Зачем? Играю. Самодеятельность у нас тут в Доме культуры.
– Правда? – удивился Гомозин. – И что играете?
– Да я только начал. Пока только репетируем. Пару раз в неделю схожу, и хватит.
– Ну что репетируете? – несдержанно спросил Егор Дмитриевич.
– Кнуров я из «Бесприданницы». – Гомозин сощуренными глазами смотрел на старика. – Фильм был хороший с Михалковым. «Жестокий романс».
– Всё понятно. А кто вы там? Совсем из головы вылетело. Филолог, тоже мне!
– Кнуров, говорю же. Богатей местный, купец. Олигарх, по-новому если. Он Гузееву хотел в Париж увезти.
– Ох, не вспомню. И что же вам, платят?
– Зачем? – сморщился Николай Иванович. – Мы там творчеством занимаемся – самим бы ещё доплачивать нужно.
– Ну, главное, чтобы нравилось. Когда же посмотреть можно будет?
– Ох, ты тут на столько не задержишься, я думаю. Мы же все люди рабочие – времени нет. Ладно, я – старик, а там же все такие, как ты. В октябре месяце если выпустим, и то хорошо будет.
– А мать-то знает? – улыбнулся Гомозин.
– Конечно. Она меня и определила. Чтоб не бездельничал, как говорится.
– Ветерану труда можно. И что, помогает, говорите, себя понять?
– Ну не совсем себя, – задумался Николай Иванович. – Человека, в общем. Как-то, знаешь, даже на злодеев иначе смотреть начинаешь. Что он не просто так какой-то плохой, а вот почему-то так сложилось, как-то жизнь его натолкнула, воспитание, я не знаю. Всё же из детства, – закачал головой старик. – Ну и вообще как-то жизнь принимаешь спокойнее, смиреннее, что ли. Осознанней! – наконец подобрал он слово. – Осознанность поступков своих приходит. Режиссёр у нас, Татьяна Марковна, хорошая женщина, – тяжело дыша, пустился в рассказ старик.
