А лето катилось дальше. Пошла клубника, бабушка наварила варенья. Две недели ушло у Веры на побелку дома изнутри и снаружи. Они с Таней перетаскивали с места на место скарб, звенели гулкие стены, пахло свежестью. Таня мыла полы от известковых разводов, и известь разъедала пальцы. И как только люди работают в этих перчатках?
Вечерами они жарили картошку, ужинали втроем. Вера изредка улыбалась, но больше помалкивала. Танечка рассказывала смешные истории, заразительно смеялась. Любовь думала: «Вот шемела». История с несостоявшимся походом в театр была забыта.
Еще неделя – и Вера докрасила оконные переплеты и ставни и уселась пить с матерью чай. Тани не было. Помолчали немного, и Вера рассказала о том мужчине из соседнего города, что увез ее после свадьбы. Рассказ получился коротким и грустным.
– И после вы не виделись?
Вера покачала головой. Любовь вздохнула.
– Верочка, – она заглянула в глаза дочери, – но ты не девка, с толку-то себя сбивать…
– Нет, – Вера сплела длинные пальцы с въевшимися остатками краски на суставах. Косточки на миг побелели, руки дрогнули, на глаза навернулись слезы.
Мать вздохнула, поднялась, положила руку на голову дочери, провела по волосам, помолчала и отошла. Она переставляла кастрюли, и в сердце ее была боль. Днями раньше она собиралась что-то сказать Вере, но что же именно? Никак не вспомнить…
– Мама, как Танечка?
– А ничего, – преувеличенно бодро отозвалась Любовь, – такой кавалер у нее…
Они посидели еще немного, и Вера засобиралась к себе.
– Мама, я послезавтра приду.
– Приходи, смородину соберем. Давай, моя хорошая, засветло.
Вера переоделась, протерла босоножки. Вышла за калитку. Навстречу шагала Танечка, а тот парень глядел ей вслед.
– Мама, ты уже уходишь? Ну, пока, – Таня подбежала, чмокнула в щеку. Вера обняла ее, парень отвернулся. Вера разомкнула руки, глянула Тане в лицо. И ничего не сказала.
Пошла на трамвай, кивая встречным соседям. Когда свернула со своей улицы, лицо ее стало усталым. Она ехала в вечернем полупустом вагоне, глядя в окно невидящим взглядом. Войдя в их с Танечкой квартиру, не зажигая света, прошла в комнату, прилегла, в чем была, на диван и тихо заплакала.
Теперь они часто проводили время вместе. Справившись с делами, Таня выходила на улицу. Если Саша был в гараже один, она заходила и они сидели на досках в его дворе, болтая о разном, а время летело так быстро, как никогда раньше. Когда Таня вспоминала, как он вернул ее Инке, улыбка всякий раз появлялась на ее лице. Чему она улыбалась, оставалось для него загадкой. Но не было ничего лучше этой улыбки.
Саша по-прежнему боялся, что «та история» выйдет наружу. Лысого он с тех пор не видел, а о том, что делает Ванька, вообще не думал. Когда Тани не было рядом, мысль о том, что она целовала другого, настигала его гораздо чаще, чем хотелось бы. И он искал и не находил никакого объяснения этому ее поступку, что было особенно мучительно. «Ненормальная», – думал он в такие минуты.
В хорошую погоду они ездили в разные места, куда бы Таня никогда не решилась сунуться одна. Саша чувствовал ее радость, и от этой радости ему становилось так хорошо, как никогда не бывало. У них не случалось разногласий, и оба принимали это как должное.
Изредка Таня убегала к Даше или Инке. Она их познакомила, но это знакомство не вызвало большого энтузиазма ни с той, ни с другой стороны. Инка в это лето была занята своим одноклассником Максом, который значился влюбленным в нее «с первого класса». Они ходили в кино и целовались. А однажды Инка по секрету сообщила Тане:
