Толчок.
Она скрипнула, поддаваясь. В нос ударил запах старого дерева, свечного воска, едва уловимой сырости.
Я шагнул внутрь.
Этот запах всколыхнул во целый пласт моей памяти. В висках сдавило от нахлынувшего воспоминания – та самая злополучная охота, на которую прошлой зимой затащил меня друг Петька.
Сам я никогда не любил охоту. Вытаскивать жизнь из живого существа – не моё, да и к лесу в мороз я всегда относился с уважением, без желания лезть туда без острой необходимости. Но Петька был настойчив.
– Да ты прикинь, охота будет супер! Я тебе отвечаю. Лося возьмём, одна ляжка твоя! – азартно подначивал он, сверкая глазами.
Я поддался.
За рулём «Нивушки» сидел его отец, дядя Паша. Мы долго тряслись по заснеженной дороге, пока не увязли всеми четырьмя колёсами в снегу. Замёрзли страшно, пока вытаскивали машину, а потом, уже продрогшие до костей, пошли по лесу.
Ни лося, ни даже тетерева Петька с отцом так и не взяли. Вместо добычи нам досталась в лицо снежная крупа, пронизывающий ветер и чувство полной беспомощности.
А когда опомнились – оказалось, что машину давно потеряли из виду, и тропа, по которой шли, привела нас вовсе не туда, куда рассчитывали.
Повезло, что наткнулись на избушку егеря.
Тот, увидев нас, только крякнул, смерил взглядом наши посиневшие лица, неподвижные от мороза пальцы и, не задавая лишних вопросов, молча подкинул дровишки в печь. Потом поставил на стол кружки с горячим чаем, хлеб.
И тогда в воздухе был этот самый запах.
Старого дерева, лёгкой гари, палёного керосина. Терпкий, обволакивающий, впитывающийся в одежду, в кожу, в память.
Помню, как мы, осоловевшие от тепла, рухнули на лавки, забыв и про охоту, и про холод.
А потом, когда вернулись домой, я неделю валялся с гриппом и с тех пор даже слышать не хотел о новых вылазках на природу.
Войдя в дом, я огляделся. В свете лампы проступали знакомые черты деревенского жилья: длинная лавка, массивный деревянный стол, к которому, казалось, приросло несколько некрашеных табуретов. Направо – дверь, налево – занавеска, за которой угадывались тени. Из-за неё доносился глухой полушёпот.
Я напряг слух и разобрал голос Сидора:
– А ещё он люльку свою поджигал без огнива! Да дым пущал чуть не на сажень!
Не успел я удивиться, как дверь скрипнула, и в комнату вышла сухонькая бабка с морщинистым, как печёное яблоко, лицом. Глаза её блестели лукаво, но голос был хриплым, сухим, точно её всю выветрило северным ветром.
– Добрый вечер, барин! Проходи, мил человек, вот там хозяин изволит вас принять, – скрипуче проговорила она, указав на занавеску, и тут же исчезла во тьме дома.
Сидор, завидев меня, тут же переменил тон и уже ровным, будничным голосом докладывал:
– Сторговался я за селитру, батюшка, два рубля – пять мешков, а просили-то все десять! А вот и барчук Андрейка, довёз его до вас, теперь позвольте мне откланяться!
Высокий бородатый мужчина, сидевший за столом, не глядя, сунул что-то в руку Сидору, который тут же исчез за дверью.
Затем хозяин, как я понял, это был он, развернулся ко мне, чуть прищурил глаза и произнёс:
– Здравствуйте, молодой человек, как вас звать-величать?
