– Здравствуйте, Иван Афанасьевич, – холодно произнесла мама.
– Здравствуй, Варя, здравствуй.
– Ну, пойдём. Наобнимались – и будет, – мама потянула Нину за руку.
Ребята нехотя отлепились. Дед подмигнул им, морщинки вокруг глаз залучились, выдавая улыбку, спрятанную в густой седой бороде с прилипшими к ней крупинками махорки.
– А у мало́й, гли-ко, обувка-то совсем расползлась, – он ткнул пальцем в сандалию Нины.
Все остановились и посмотрели на Нинины ноги. Ремешок висел на последней ниточке.
– И правда… – произнесла Варя растерянно. – Что же делать… новые-то сто́ят…
– Что делать, что делать… пусть сымает, к утру починю, – перебил её дед.
Нина посмотрела на маму. Та кивнула дочке.
– Спасибо вам, Иван Афанасьевич. Я отблагодарю, вот только получка придёт…
– Брось ты, Варя. Свои, чай, не чужие. Ты с получки лучше им сахару купи, – и он взял сандалету у Нины.
Она осталась стоять на одной ноге и оперлась рукой на плечо деда.
– Дак ты это… – продолжал он. – Варь, на меня-то не серчай, что вы со Стёпкой разошлись. Я его пытался урезонить, дак не слушается, ужо не мальчонка. Ты внуков-то приводи, приводи, али сами пусть забегают. Тожна скучаю, поди.
Варя ничего не ответила, только вздохнула, взяла дочку за руку, и Нина на одной ноге запрыгала по ступеням крыльца, а потом уже – и по длинному коридору.
В бараке стоял въевшийся запах кислых щей и вареной картошки, из дверей валило жаром печей.
Они сняли обувку у порога и вошли в крошечную комнатёнку.
Мягкий, розоватый вечерний свет рассеивался в воздухе, озаряя сестрёнку Галю и сидевшего на полу Тишку так, что они будто сами сияли изнутри. Окно было открыто настежь, и слабый ветерок, едва колыхая бедненький хлопковый тюль, изредка разгонял духоту от печи. Галя играла с братиком в ладушки и что-то ему щебетала, Тишка в ответ довольно улыбался. Она обернулась на вошедших, улыбнулась, на мгновение показав свои зубки-бусинки, и тут же вернулась к малышу. То ли от её открытой детской улыбки и милых ямочек на щёчках, то ли от её нежной любви к братику, а может, от розовых лучей солнца, Сашке показалось, словно и не случилось ничего этого – ни переезда в барак, ни этой тесной каморки, ни оборванных по углам обоев, кое-как прикрытых иконами и захудалыми, посеревшими короткими шторками. Было лишь простое детское счастье: мама, братья и сёстры – все вместе, все вчетвером, запах вареной молодой картошки и только что нарезанного укропа.
Сашка, стоя в проёме кухоньки, которую и кухней-то назвать было сложно: жалкий закуток, отделённый от комнаты тщедушной, чадившей печуркой и ситцевой занавеской, бросил с порога:
– Эй, малышня! Чешите сюда, что покажу!
Брат и сестра тут же подскочили. Сашка достал из-за пазухи четыре ровных кусочка сосновой коры, каждый размером с ладошку.
– Что это? – спросила Галя, крутя щепочку.
Саша невольно обратил внимание на руки сестрёнок. У Гали – пухленькие, беленькие, а у Нины – худые, загорелые, все в царапинах и ссадинах, такие же, как у Сашки, только поменьше.
– Кораблики.
– Как кораблики? – не поверила младшая сестрёнка.
– Ну, мы приделаем к ним паруса – и станут корабликами.
Мама поставила на стол чугунок, из которого густо валил пар. Саша и Нина оторвались от ребятни и пошли к столу помогать. Наконец все расселись, мама разлила по тарелкам кипяток, подлила по ложке подсолнечного масла, тщательно отмеряя, чтобы всем досталось поровну, а затем уже села сама.
