Горлица и лунь - страница 19

Слуга, толмач, Эдмунд и Вильфрид запрягали коней сноровисто. Только человек в плаще стоял, прислонившись к стене. Все было готово. Сняв с крючка хлыст тяжелый, Добрава поднялась на козлы, натянула кожаные поводья, проверяя, слушаются ли ее лошади. Те пытались укусить друг друга через оглобли. На дуге звенел одиноко серебряный бубенец. Вильфрид под локоток повел Феодору к возку. Эдмунд взял на себя чахлого спутника. Юный слуга примостился сзади на сундуке. Переводчик с ловкостью, странной для его годов, так же забрался на козлы. Когда все уселись, Добрава поудобнее взяла вожжи – «взагреб» – через ладони снизу, прижав большими пальцами. Феодора перекрестилась и задернула занавеску. Во дворе послышался шум – кончили слуги свою трапезу.

– Промедлю – запорет воевода до смерти, – прошептала Добрава, глядя на заборы дворов напротив. – Пошли, разлюбезные! – и шлепнула вожжами по крупу.

Тройка медленно выехала с конюшни – непривычно скрипели колеса. Свысока теперь смотрели сидевшие на козлах на широкую и некогда оживленную, а теперь тихую улицу. Кто ужинал при свете лучины. Кто ушел в каменный храм помолиться. Кто помогал Никите на стене.

– Э-э-эх! – и снова взмахнула вожжами Добрава. Раздался топот копыт по дороге, мощенной продольно положенными досками. Здоровые и сытые кони птицами понеслись к воротам Ижеславца, да так, что путники на козлах и облучке чуть не свалились. Загремел возок по улицам. Залаяли псы чуткие с чужих дворов. Вихрем к новому счастью неслись беглецы. Ничего не понимала Добрава – только чувствовала, как треплет косу ветер, да летит в лицо дорожная пыль. Еще не запертыми были ворота широкие. Легко выехал возок из города, и остались позади вал высокий с частоколом, как гребнем змеиным, перед бревенчатыми стенами – верхний ярус выпирает над нижним и покрыт двухскатной крышей. Не обернулась даже Феодора, не искала глазами отца своего на одной из открытых башен сторожевых…

Ночь была ясной. Круглая луна освещала широкую дорогу.

Обернусь я белой кошкой,

Да залезу в колыбель…

группа «Мельница», «Белая кошка»

В княжеском тереме в Светлоровске закончилась вечерняя трапеза. Князь Даниил ушел к себе отдохнуть. Отпустил отроков, обычно в покоях у входа дежуривших. Сбросил с плеч тяжелое корзно и, одетый, упал на широкую постель, одеялом из беличьих шкурок прикрытую. Ровно горели свечи в серебряных подсвечниках. Блестели огоньки на тяжелой кольчуге, щите каплевидном с грустным солнцем, и шлеме с наносником, на стене повешенных. Спать хотелось. Равнодушно смотрел Даниил на лицо Божьей матери на иконе в красном углу – от древности темное, как у девицы, что он вытащил из церкви в Лисцово на охоте с князем Ярославом. Доехал ли тот уже до Бату-хана? Но зачем тревожиться в тихом, теплом тереме, в уютной горнице? Как кот, мурлыча, забывшись, повернулся Даниил на бок, закрывая глаза. Вдруг услышал у двери: «Топ-топ-топ!»

Вздохнув, приподнялся молодой князь на локте. Посмотрел в ту сторону. В узкую щель между каменной стеной и деревянными досками с гвоздями медными проскользнул белый заяц. Глазки живые, косые, выпуклые. Уши длинные, мягкие. Морда плутовская. Опустился на крупные задние лапы, принялся передними тереть нос, зажмурившись. Даниил нахмурил брови:

– Снесут тебя когда-нибудь на поварню!

Сев на кровати, достал он из-за голенища узких сапог на высоком каблуке нож с резной ручкой и лезвием, чуть уходящим вбок. Князь воткнул его в доску с резьбой в ногах постели, шкуры беличьи откинув. Заяц покачал головой и поскакал в угол, к большому сундуку, стуча лапами по ковру мягкому.