Город, что стоит на окраине континента - страница 12

Была у Пьера и еще одна занимательная особенность – он жид одним днем. В буквальном смысле. Каждый новый день для него начинался в отрыве от предыдущего, как если бы он не жил полноценную жизнь, а проживал свои часы, умирал, воскрешал и проживал их снова. Это ни в коем случае не означает, что жил он уж совсем с чистого листа. Он накапливал опыт, воспоминания, но не привязывал их к таким понятиям как «вчера», «позавчера», «в прошлом году» и так далее. Проще говоря, для него существовал день сегодняшний и дни минувшие, объединенные в его голове в одну большую массу. Никакой особой связи между ними он не выстраивал. Да, он прекрасно помнил многие события своей жизни, но для него они были словно каталог картин, которые кто-то очень старательно нарисовал и положил на полку его памяти. Пожалуй, даже это описание нельзя назвать абсолютно верным – людская память штука сложная и едва ли поддающаяся описанию.

Пока он думал над продолжением своего монолога, луна начала медленно заполнять комнату. Первым делом она взяла в кулак небольшой комод, над которым было подвешено многострадальное зеркало. Луна показала, что сам комод был совершенно пуст за исключением лежавшей на нем бритвы. Затем она бесстыже прошлась по пыльному полу, лишний раз ткнув хозяина лицом в тот бардак, что он развел тут за последний месяц. Наконец, она попыталась обнять его кровать. Не сдюжила. Ее рук хватило лишь на половину, но она продолжала их тянуть, надрывалась и, судя по тому, как часто тянулась вперед и вновь отступала, мучилась от боли.

Пьер выглянул в окно. Сегодня было полнолуние. Сам он в это не верил, но многие твердили ему, что при полной луне вечность вступает в повседневность, и все вокруг, начиная от твоих собственных мыслей и заканчивая ходом времени, сбрасывает свою старую кожу. Пьер по своей природе склонен верить в то, что высмеивают великовозрастные болтуны в стенах института. Романтик в душе он придавал многим вещам судьбоносное значение, но именно полнолуние вызывало в нем прилив необъяснимого скептицизма. Дело, пожалуй, было в том, что про это самое полнолуние ему твердили люди самого мещанского склада ума, а из уст даже самые прекрасные слова опадают сухими листьями.

– Я не герой! – внезапно снова повторил он. На этот раз со сносным лирическим надрывом. – Я не герой и никогда им не был. Был гоним за свою глупость и путал людей с их тенями. Меня презирали за малодушие, пока я гнал от себя прочь тех немногих, что меня любили. Я вырос… – Бедолага снова замолк и окончательно погрузился в ступор.

Пьер, разве стоит стесняться собственных слов, пускай они и пестрят пафосным идиотизмом. Что уж там, люди склонны смеяться над тем, что тебе сокровенно, и самым правильным решением тут будет попросту не обращать на это внимание. Правда, если смеялись слишком долго, то человек начинает стыдиться и молчаливого зеркала.

С другой стороны, зеркало ведь выполняет еще и другую задачу – отражает тебя самого. Пьер, знакомо ли тебе чувство, словно на тебя смотришь не ты сам, а какой-то совершенно другой, враждебно настроенный человек? Презрительный взгляд полный не то жалости, не то отвращения. Скажи ты хоть одно слово, так он сразу же скривит это отвратительно злобное лицо. От него прямо-таки веет замогильным холодом.

Пьер вновь выглянул в окно и прям на глазах у пухлой луны предался воспоминаниям, как над ним смеялись сверстники за его нелепые и напыщенные речи, как остальные мальчишки не хотели с ним играть и всячески обзывали. Однажды он вышел на опушку недалеко от дома с деревянным мечом. В тот день был какой-то праздник, и ребятня с пугающей дикостью прыгала вокруг костра. Тогда Пьер подошел к ним и начал размахивать своим орудием, вызывая каждого на бой. Странное дело, но несмотря на всеобщую ненависть к нему, они не тронули его и пальцем, а лишь потушили костер, кинули пару оскорблений и ушли восвояси. От этого было еще обиднее. Обидно до слез, до боли в груди, до прерывистых вздохов и подкашивающихся ног. Пьер уже тогда знал, что путь героя сложнее, чем просто удары по лицу.