Город, что стоит на окраине континента - страница 4

Он продолжал идти, пока не наткнулся на еще один потухший фонарь. Дорога здесь переставала идти прямо и уходила направо длинным полукругом. Она вела обратно к усадьбе. Фонарщик принялся проделывать то же самое, что и предыдущие оба раза: ставить лестницу, взбираться по ней, чистить светильную камеру, менять фитиль и подливать масло. Каждое из этих действий он выполнял достаточно тщательно, чтобы получать удовольствие.

Когда работа была закончена, и фонарщик убедился в полной исправности фонаря, он забрал лестницу и пошел обратно к перекрестку. Снег усилился и теперь опадал с неба крупными снежинками. Они опадали на пальто и исчезали, становясь каплями воды. Фонарщик сильно ускорил шаг.

Уже на самом перекрестке он заметил, что ветер снова усиливается. Он кружил белые хлопья и с силой ударял их о землю. Из-за сильной метели идти было практически невозможно, а уже лежавший снег хищно кусал за ноги. Прикрыв рукой зажигательную лампу, фонарщик стал с силой продираться через ветренный фронт. Чтобы хоть как-то видеть, он вынужден был смотреть поверх запотевших очков.

Уже на следующем фонаре ветер завыл с такой силой, что фонарщик едва мог стоять на лестнице. Фонарщик, даже не сняв светильную камеру, слез с лестницы и поспешил удалиться – бессмысленно что-либо делать в такую погоду, даже фитиль и тот не зажжется. Вьюга была слишком сильна. Каждый порыв ветра приносил с собой крупные снежинки, прилипавшие к лицу.

Фонарщик добежал до перекрестка и ринулся к своему флигелю. По дороге он обронил свой подсумок, который уже вряд ли удастся откопать под таким слоем снега. Сейчас он думал только о том, как бы поскорее добежать до своего укрытия, не попавшись в руки изголодавшихся призраков зимы. Каменную тропинку совсем замело, и ему казалось, что он дрейфует в бесконечно глубоком море с на редкость скрипучими водами.

Фонари на обратной дороге светили по-прежнему ярко, и им совершенно не было никакого дела до того хаоса, что происходил вокруг них. Их свет, теплый и успокаивающий, разливался по заснеженной улице, и пробегавший мимо каждого из них фонарщик чувствовал, как его уставшее тело на долю секунды обволакивает спокойствие.

Фонарщик забежал в дом и хлопнул дверью с такой силой, что снег осыпался с крыши. Он сел на стул и обнял плечи руками, пытаясь унять дрожь. Сквозь стиснутые зубы белыми нитями выходил пар. Он просидел неподвижно около пятнадцати минут, затем протер очки, растопил камин и скинул промокшее пальто, из которого выпала книжка. Он украдкой вздохнул, поднял ее и принялся листать ее, дабы убедиться, что она не промокла. На одном из разворотов он обнаружил пожелтевший лист бумаги, сложенный пополам. Фонарщик взял его в руки, и в его глазах на секунду промелькнула жгучая тоска. Он развернул и принялся уже в далеко не первый раз читать слегка потертые временем буквы:

«Дорогой брат, на днях мне все же удалось на днях поговорить с отцом. Он совсем болен и иногда забывает, что только что сказал или услышал. Ждет смерти. Я попыталась рассказать ему про тебя, но он только небрежно отмахнулся. Не желаю, мол, слышать про это. Честно говоря, я и сама удивилась. Так ты теперь живешь? Не подумай, я не пытаюсь тебя принизить или пристыдить, но мне почему-то грустно от этого. Работа явно не для тебя. С другой стороны, ты всегда был человеком странным. Быть может, ты видишь в этом нечто благородное и возвышенное – давать людям свет. Да и судя по тем зарисовкам, что ты мне отправлял в прошлых письмах, тебе это действительно нравится. Я побывала на чердаке, на котором мы часто играли в детстве. Отец после смерти матери, должно быть, ни разу так туда и не заглянул. Помнишь, как ты сидел на нем во время дождя? Тебе казалось, что там ты спрячешься надежнее всего. Как бы то ни было, тебе правда стоит съездить к отцу и поговорить с ним, ему осталось недолго. Он всегда любил тебя больше, и ты это прекрасно не знаешь. Помни, что ты уже не тот мальчик, каким был, когда мама ушла, а по твоим плечам стучит уже совсем другая вода. Береги себя!».