Она стояла в высокой траве, и ждала его. Ей было ясно, он не придет. Он ее бросил, и мотоцикл не выскочит из-за поворота, никогда не выскочит. Зря она покинула дом. Вот и собака вся в беспокойстве. Ударил гром. Хлынул дождь. И она опустилась в траву, вслед за душой, что корчилась в конвульсиях…, душа билась в агонии, как подстреленная лань под коленом ненасытного охотника. Она поняла, что ее никогда не любили.
– Не успела, не успела, не успела, – говорила женщина.
В лесу наступала ночь. Тени случайных, скопившихся ворохом звуков, обволакивали и заманивали в усталые сети раздавшийся крик. Тени обожглись о жаркий шепот, вытянулись в разинутом чреве избы, скопились на крыльце, нависли над поляной и исчезли под вой бессонного волка.
А подстреленная душа тем временем вздыхала, раздвигая легкие в предсмертном напряжении. Ветки деревьев схватились за ветер и замерли под просыпавшимися птицами, и шелохнулись под утренними ветрами от стона, разорвавшего звуки ночной тишины, и птицы вспорхнули в небо. Болезнь давала о себе знать и боль просилась наружу.
Неумытое утро мокрыми серыми лапами сгребало оставшиеся истерзанные клочья умирающей души, цепляло их за хвойные ветви.
– Не успела, не успела, не успела, – прошептала она.
И раздался стук в дверь. Она знала, кто постучится в дверь. Она знала, что он опоздает. Ведь душа уже выпорхнула из холодной избы, покачалась на кончиках хвои, слабой тенью опустилась к земле и тихо–тихо полетела…
Часть первая. Звонок в дверь
…Звонок в дверь, а ты, Кора должна обернуться, ну да, сдерни наушники, это понятно. Давай! Двумя руками за дужку. Сдернула? Скажи: послышалось или нет? Но глаза забегали по строчкам на мониторе, – глаза как бы отказывались подчиняться. Лучше: послышалось, чем другое.
Звонок повторился – листы бумаги посыпались с колен.
– Ну чего я нервничаю как дура! Уже полгода, как мама умерла.
Музыка в руках сжалась до едва слышных тончайших звуков. Пальцы конвульсивно принялись мять амбушюры.
Звонок повторился еще настойчивее.
– Иду! – недовольно заорала, надо ж, взбодриться, хотя бы криком. – Иду как под дулом пистолета.
– Иду, – теперь слабо и неуверенно.
Там, за дверью, услышали?
Сейчас она откроет дверь, – а там опять никого, так было и так продолжается изо дня в день.
Крутанула фиксатор, осталось нажать на ручку, дверь щелкнет и откроется. Заглянула в дверной глазок, и… отскочила от двери, как ошпаренная.
– Ну это же дурдом!
Может с соседкой перепутала, ну что я дура совсем? За дверью стоит мать. С озабоченностью на лице, недовольная дочерью. Все как тогда… Вглядываясь в мутное стекло, сначала неотчетливо, затем чуть яснее она еще раз убедилась в установленном факте. Мать стоит немного ссутулившись, с огромной кожаной сумкой в одной руке и черным пакетом в другой. Тем пакетом, в который опустили урну с прахом матери и протянули ей, мол, иди.
– Нет! Я открою! Черт возьми!
…Дверь распахнута настежь – на лестничной площадке никого.
– Мама? Ты где? Я тебя видела!
Кора идет как по вате – исследует помещение. Ни звука. Подъезд спит тихим сном в привычном обрамлении угрюмых ядовито–зеленых стен под бледным освещением.
– Ма–ма? – спрашивает Кора, делая ударение на последнем слоге.
В подъезде райская тишина. Кора оглядывается, забегает в квартиру, и щелкает замками.
Покажется же… Еще и руку поцарапала…, – она поправляет сбившиеся на лбу волосы – чувствует учащенное дыхание. Да, зря испугалась. Этот дурацкий замок, то есть звонок. Кто позвонил? Точно, с ума сойдешь. Мать никогда не звонила – открывала сама, своими ключами.
