– Да, – ответила она ему на вопрос, который не был задан, – я расскажу тебе все.
Наконец-то она открыла дверь в запертую комнату, где хранила воспоминания о матери и раннем детстве, их поток захлестнул ее и придал ей сил. Она рассказала Доминго Нунишу о Радхе Кампане, гончаре, научившей ее, что женщины могут так же хорошо, как мужчины, владеть гончарным искусством, так же хорошо, как мужчины, делать любое дело, и об уходе своей матери, после которого в ней образовалась пустота, которую она сейчас пытается заполнить. Она рассказала ему о костре и богине, говорившей ее устами. Рассказала о семенах, вознесших город на месте ее личного горя. Любому новому месту, в котором решат поселиться люди, нужно время, чтобы стать реальным, говорила она, на это может уйти поколение или два. Первые поселенцы приходят в него с багажом своего мира, их головы заполнены нездешними вещами, и новое место кажется им чужим, им трудно поверить в него, несмотря на то что им некуда больше идти и некем больше быть. Они мужественно живут с этим, а потом начинают забывать, передают следующему поколению лишь часть, потому что остальное забыли, а их дети забывают еще больше, в своих головах они меняют одно на другое, но они-то уже были рождены здесь, в этом их отличие, они принадлежат этому месту, они сами это место, и это место – это они, и их разрастающиеся корни дают месту необходимые питательные вещества, оно расцветает, оно цветет, оно живет, так что с того момента, когда первых поселенцев больше нет на свете, их потомки могут жить счастливо, зная, что они дали начало тому, что будет продолжаться.
Маленький Букка был потрясен ее многоречивостью.
– Она никогда так не говорила, – озадаченно сообщил он, – когда была моложе, вообще девять лет молчала. Пампа Кампана, с чего это вдруг ты так разговорилась?
– У нас гость, – объяснила она, глядя в зеленые глаза Доминго Нуниша, – и мы должны сделать все, чтобы он чувствовал себя как дома.
Все мы беремся из семян, говорила она ему. Мужчины сажают свое семя в женщин и тому подобное. Но здесь все было по-другому. Целый город, самые разные люди самых разных возрастов появились из земли в один и тот же день, такие цветы не имеют души, не знают, кто они, потому что на самом деле они ничто. Но эту правду невозможно принять. Было нужно, говорила она, сделать что-то, чтобы исправить их многообразную нереальность. Выдуманные истории стали найденным ею решением. Она сочиняла им жизни, придумывала касты, вероисповедания, сколько у них братьев и сестер, в какие игры они играли в детстве, и отправляла им эти истории по улицам города, шепотом, попадавшим в уши, которым было нужно их услышать: так она писала великую историю города, историю того, как дала ему жизнь. Некоторые истории она черпала из своих воспоминаний о сгинувшем городе Кампили – из заколотых отцов и сожженных матерей – и пыталась возродить этот город здесь, на новом месте, дать давно усопшим новую жизнь, но одних воспоминаний не хватало, ей надо было оживить слишком много жизней, и потому там, где заканчивались воспоминания, в дело вступало воображение.
– Моя мать оставила меня, – говорила она, – а я буду матерью для них всех.
Доминго Нуниш не понял многое из того, что она говорила. И тогда внезапно он услышал шепот, услышал его не ушами, но – каким-то образом – у себя в мозгу, этот шепот потек дальше по его горлу, убирая его внутренние зажимы, делая непонятное понятным, и развязал ему язык. Он был одновременно живительным и пугающим, и Доминго Нуниш внезапно осознал, что сжимает собственное горло и кричит.
