– Да ты, я погляжу, философ. Я имею в виду, что эта татуировка – карта, верно?
– Ты хорошо соображаешь. Я долго думала, прежде чем дошла своим умом.
– Тебя не интересует, карта чего именно?
– Раньше интересовало. Потом я перестала о ней думать. Что бы там ни было на карте, я туда не хочу.
– Как знать… Возможно, ты там уже побывала, – заметил Вроблески, продолжая внимательно рассматривать тату, щурясь от недостатка света, как путешественник, завороженный надписью на стене заморской пещеры. Он сделал еще шаг и протянул руку, как бы желая дотронуться до женщины, но кончики его пальцев замерли в нескольких сантиметрах от поверхности кожи, словно опасаясь ожога.
– Ты не собиралась ее свести?
– Такая операция мне не по карману.
– Или могла бы нанести поверх нее другую татуировку, что-нибудь посимпатичнее. В японском стиле, например.
– Могла бы? Я?
– Конечно, если ты не считаешь, что уже поздно.
Женевьева восприняла последние слова как угрозу.
– Что ты намерен со мной сделать?
Вроблески посмотрел на жертву с некоторой симпатией. Вопрос был задан по существу.
– Не знаю, – искренне произнес он. – Пока не решил.
– А какие есть варианты?
– Этого я тоже пока не решил.
– Хочу еще вина, – сказала Женевьева.
Вроблески наполнил ее бокал.
– Послушай, тебе придется пожить у меня некоторое время. Здесь тебя не обидят. Пока я не определюсь, какой вариант лучше.
– Лучше для кого?
– А ты сама как думаешь, Женевьева?
Та оглянулась на Лорел. Девушка на тахте ответила приветливой улыбкой.
– Решил завести гарем? – спросила Женевьева.
– Нет. Ничего подобного.
– Фрик-шоу?
– Мы все немножко фрики, разве не так?
Неожиданно в оранжерею вошел Аким, остановился рядом с Женевьевой, держа в руках черный шелковый халат – длинный, просторный, с вышитыми лиловыми и красными маками, – и ласково набросил его женщине на плечи, похлопав ее по боку с интересом, несколько выходящим за рамки формальных обязанностей.
– Теперь о тебе позаботится Аким, – сказал Вроблески. – Аким умеет заботиться.
В подвальном помещении – узком и мрачном, с высоким зарешеченным окном – в один ряд стоял десяток односпальных кроватей, в дальнем углу работал телевизор, а на стене висела вставленная в рамку карикатурная карта Манхэттена, выполненная в фальшивой трехмерной манере, с Кинг-Конгом, свисающим с Эмпайр-Стейт-Билдинг. Наступило утро. Женевьева, после того как Аким позаботился о ней, хорошо выспалась.
Она проснулась, потому что в комнате был кто-то еще – женщина, которую Женевьева мельком видела в оранжерее, Лорел. Она держала в руках поднос с завтраком – то ли прислуга, то ли тюремщица, то ли будущая подружка. Утренний наряд Лорел не отличался от вечернего – все те же шпильки и платье-футляр с открытой спиной. Лорел опустила поднос и повернулась задом, представив на обозрение Женевьевы свою собственную татуировку. Та осмотрела и поднос с завтраком, и Лорел с одинаковым недоверием.
– Что это значит?
– Обыкновенный завтрак, – ответила Лорел. – Яичница с беконом. Не отрава. Хочешь, я первая попробую?
Женевьева отрицательно покачала головой и принялась есть – медленно и основательно.
– Я хотела сказать, что это все значит? Кто он такой? Чем занимается? Что это за место? Зачем меня сюда привезли?
– Его зовут Вроблески. Бандит. Мы в его доме. Тебя, как и меня, привезли сюда из-за татуировок.
Женевьева получила ответы на вопросы – но не объяснения.
