– Вот здесь. Еще буквально несколько шагов. Сюда, сюда! Смотрите… – голос удалялся.
Руфер ускорился. Когда он дошел до того места, где видел в последний раз огонек, мужчины там не оказалось.
– Серге-ей! – позвал Рослик. – Где вы? Я поверну назад – иначе нам от МЧС достанется! Серге-ей!..
И тут что-то темное и твердое ударило его по голове. Потом еще раз и еще. Пару раз он приходил в себя на несколько мгновений, понимал, что его куда-то тащат и что он захлебывается мутной водой. И дальше – чернота, отсутствие всего.
– Есть четыре главных места и три – побочных. Таково устройство города. Оно таким было изначально. В трех ты побывал, осталось еще одно. В четвертое идти лучше с девчонкой, у которой нет матери. Не спрашивай, почему так, – просто надо и всё…
Голос был папин, но говорил с ним не он – это Рослик хорошо запомнил. Руфер висел на тонких верёвках, привязанный за руки и за ноги, растянутый, будто звезда. Но ему не было больно или плохо. Кругом – густая темнота, однако он видел тысячи каких-то серых силуэтов; они скользили и извивались – всё пространство наполнялось ими.
– Кто вы? – спросил руфер. Он спрашивал, но не слышал своего голоса.
– Мы те, кто мы есть. Мы здесь живем, – ответил голос, который сопрягал в себе миллионы других голосов и звуков. Рослик улавливал в нем шум ветра, шуршание шин об асфальт, настырные позывные уличной рекламы, стрекотанье железных колес трамвая, одинокий лай привокзального пса, безрадостную сирену скорой, настойчивую дрель соседей сверху, гудение высоковольтных линий – оттуда, оттуда, отовсюду – от серых пляшущих силуэтов, звуки и голоса, голоса и звуки.
Затем пошли запахи – вонь мусорных баков и подвалов с протекающими трубами, аромат свежего хлеба, киосков с шаурмой и шашлыками, утреннего кофе; ладан разрушенного храма на Соборной; оконный пластик и бетонные ступени школ; телесный кафель детсадовских столовых; картонные коробки с рынка на дамбе и железные, пропитанные Волгой, пролёты старого моста.
Рослик вдыхал и впитывал, внимал и слушал.
– Вы – это У.? – спросил он.
В ответ – смех, отраженный от тысячи пляшущих фигурок, распадающийся на осколки серых незаметных ртов.
– Наоборот… наоборот… – отвечали голоса. – У. – это мы. Мы здесь, и мы тут, тут, тут. Мы любим, когда любят нас. Мы – ревнители и охранители. Если ты с нами, то ты уже не против нас. Если мы впускаем, то уже навсегда. Мы зовем – и нас слушают.
Сознание Рослика удвоилось, утроилось и размножилось. Какой-то частью себя он не понимал того, что ему отвечают, боялся их ответов, отторгал их, называл их скучными и стрёмными. Другой – принимал, благословлял и смеялся с ними. Да и как можно не понимать очевидного? У. есть У., город есть город. К этому ничего не прибавишь и не убавишь. Мы здесь живем, и мы – ревнители. Мы любим тех, кто нас любит!
И мы отрываем головы тем, кто посягает на наших… Мы выгрызаем им внутренности. Мы вычеркиваем их из книги памяти навсегда.
Понимаешь, Рослик?
– Рослик! Рослик! – Синдра била его по щекам. Он промок насквозь, ему хотелось сухости и тепла. А, нет, нет, постой… Ее зовут не Синдра, а…
– Эй, парень! – еще один тревожный голос. – Ты как? Идти сможешь? Мы возвращаемся. Немедленно!
Над ним навис МЧС-ник. Сбоку жались две испуганные фигуры девчонок-гимнасток, которые подсвечивали лица друг друга фонариками.
– Я… – он нащупал влажную стену бетонки и встал потверже на дно Бригадирки. – Где я? Что…
